«Когда бойцы постоянно в штурмах, у них падает мотивация, какими бы храбрыми они ни были. Но у меня получалось вести за собой парней, которые, казалось, уже выдохлись». Ветеран СВО Александр Григоренко рассказал газете ВЗГЛЯД о том, что толкало его возвращаться на фронт, чувствует ли он себя инвалидом после ампутации и как военный опыт помогает в работе директором школы.
Ветеран спецоперации Александр Григоренко, ушедший в Донбасс добровольцем еще в 2014 году, в 2024-м стал директором одной из школ Перми. Возглавляет Ассоциацию ветеранов СВО Пермского края. Как человек, ходивший на штурмы и убеждавший других бойцов рисковать жизнью, чувствует себя в мирной профессии педагога? Какие навыки спасли его от тяжелой ампутации и что может бионический протез? И в какую сторону СВО изменила его понимание жизни? Об этом и многом другом Александр Григоренко рассказал газете ВЗГЛЯД.
ВЗГЛЯД: Александр, чем вы занимались до донбасских событий?
Александр Григоренко.: Работал в IT-сфере, в разное время был директором небольших филиалов крупных компаний в Перми, Соликамске, Рыбинске. Занимался общественной деятельностью в Молодежном парламенте при Заксобрании Пермского края.
ВЗГЛЯД: Но при этом решили все бросить и поехать добровольцем в 2014 году. Почему?
А. Г.: Мое решение было настолько эмоциональным, что удивило и мое окружение и даже меня самого.
Я видел кадры, как обстреливают города Донбасса. Как на них движется бронетехника с Западной Украины. Посмотрел видео с печально известной «Горловской Мадонной», где девушка и ее 10-месячная дочка лежат убитыми. После этого я не выдержал и решил отправиться в Донбасс. За две недели собрал базовое снаряжение – и поехал. На границе с ЛНР встретил других добровольцев – нас было около 10 человек, все из разных регионов.
ВЗГЛЯД: Вы знали, куда именно ехать, в какую часть?
А. Г.: Мы ехали не в конкретное подразделение, а просто в Донбасс. Сначала хотели отправиться в Славянск, где тогда шли ожесточенные бои. Но в Луганске к нам вышел Игорь Плотницкий, тогда министр обороны ЛНР, позже ставший главой ЛНР – и предложил остаться в Луганске в батальоне «Заря». Мы согласились.
Из нашей группы создали разведывательно-диверсионное отделение. Выдали автоматы, патроны, пулемет – и на следующий же день отправили в первую разведку. За два месяца наше отделение выросло до полного взвода, таким сильным был приток добровольцев. Нам даже дали танк, тогда это была редкость. Наш отряд держал целое Каменобродское направление. Но в августе 2014 года меня первый раз ранило, а командир, впоследствии Герой ЛНР посмертно, Александр Стефановский (Мангуст) и еще несколько пацанов погибли.
ВЗГЛЯД: Сильно ранило?
А. Г.: Разбило коленную чашечку. Врачи луганской больницы сказали, что я теперь буду сильно хромать, бегать не смогу – к счастью, они ошиблись. Врачи делали все, что могли, хотя в госпитале были жесткие условия: лекарств не хватало, не было электричества. Потом начались обстрелы, лежачих – а я был лежачим – эвакуировали в Россию, и я снова оказался дома.
ВЗГЛЯД: Вы были и участником событий в Дебальцево, а они происходили позднее, в 2015 году.
А. Г.: К декабрю 2014 года, когда я еще восстанавливался и сильно хромал, понял, что не могу спокойно сидеть дома, когда мои пацаны воюют. В то время в Донбассе из ополчения стали делать народную милицию, по сути – армию, и я вернулся обратно в свое подразделение. И как раз принял участие в дебальцевской операции. За взятие высоты почти всему нашему подразделению дали госнаграды ЛНР, это был финальный девятый штурм… Потом крупных боестолкновений уже не было, я подумал, что сделал уже все, что мог – и вернулся домой, в Пермь.
На эту тему Ветеран СВО Гераськов: На войне психологически было проще Ветеран СВО Даниил Гладушевский: Мне достался тяжелый крест. Ног нет, но руки-то есть Ветеран СВО Максим Галактионов: Появилась легкость в душе, пропал страх
ВЗГЛЯД: Казалось, на этом все?
А. Г. Да, я женился, занялся политикой. Победил на выборах, стал депутатом Заксобрания Пермского края.
ВЗГЛЯД: Где вас застала новость о начале СВО?
А. Г. К этому времени мой депутатский срок уже был окончен. Сначала 21 февраля признали ЛНР и ДНР. Я выпил за это рюмку водку на 23 февраля. А на следующее утро узнал, что наши заходят на территорию Украины и Донбасса – и сразу позвонил в военкомат и сказал: «Хочу быть добровольцем».
ВЗГЛЯД: Семья как отреагировала на ваше решение?
А. Г.: Конечно, родные переживали за меня. После начала спецоперации жена, мать и сестра говорили: «Не вздумай пойти!». Я сначала все держал в тайне. Когда рассказал о своем решении, они плакали, уговаривали остаться.
Но есть три слова, которые для меня очень важны – это долг, верность и честь. И все мое участие в ополчении и в спецоперации – это отражение этих трех слов. Для меня это было принципиальным решением.
Весной 2022 года я подписал краткосрочный контракт и попал в 228-й мотострелковый полк – и вместе с ним снова в Донбасс. Наша рота двигалась впереди всего полка – она стала, по сути, штурмовой ротой, хотя такого понятия тогда еще не было. За нами двигались танки, прикрывала артиллерия. Тогда мы брали населенные пункты один за другим: Лиман, Лисичанск, Святогорск… После участия в боях за Северск у меня закончился краткосрочный контракт, я возвратился домой и опять-таки подумал, что мой долг выполнен, а я больше не вернусь к боевым действиям. Все же был уже немолодой – 40 лет.
ВЗГЛЯД: Но все же вернулись на фронт.
А. Г.: Да, когда осенью 2022 года началась мобилизация, я снова не выдержал и опять подписал контракт. Вернулся в родной полк, на этот раз командиром взвода. Потом была еще пара легких ранений. К тому времени две трети нашей роты ушло в отряд «Шторм», который тогда начал формироваться в полку. В «Шторме» я возглавил штурмовую группу.
ВЗГЛЯД: Зачем добровольно идти в штурмы? Ведь это постоянный и смертельный риск.
А. Г.: Да, но все равно неловко было отсиживаться в тылу, сидеть в окопах. Так повелось с Донбасса – я всегда был в штурмовой группе. Причем важный момент – я не адреналинщик. Есть такая группа людей, которые горят, рвутся, а у меня такого не было никогда. Это просто долг, ответственность и привычка всегда быть впереди.
ВЗГЛЯД: Какие штурмовые операции оказались самыми тяжелыми?
А. Г.: Под Кременной, в Серебрянском лесничестве. Проклятое место. У нас там были постоянные штурмы, и каждый стоил очень дорого, потому что лес, сплошные укрепления.
Один раз у нас было семь штурмов за 10 дней. Невероятное напряжение. Когда бойцы постоянно в штурмах, у них падает мотивация, какими бы храбрыми они ни были. Но у меня получалось вести за собой парней, которые, казалось, уже выдохлись.
ВЗГЛЯД: Какие слова нужно сказать человеку, который только что чудом выжил в нескольких штурмах, чтобы он согласился рискнуть еще раз?
А. Г.: Что только ни приходилось делать, чтобы они пошли… Иногда просто выступал перед группой ребят, говорил, что надо взять эту высоту, потом нас отправят на отдых. Иногда говорил: «Если не мы, то кто? Ребята, остались только вы». Иногда приходилось лично каждого бойца убеждать. Ведь я был командиром, нужно было вести людей, показывать личный пример.
Я как-то посчитал: за время СВО я участвовал более чем в 25 штурмах. Но в итоге тяжелое ранение получил вовсе не во время штурма.
ВЗГЛЯД: Как это произошло?
А. Г.: Это было летом 2023 года. Мы взяли вражеский укреп, я расставлял людей по позициям – и вдруг прилетела мина. Один осколок попал мне в кисть левой руки, а второй – в ногу. Но мне еще повезло…
ВЗГЛЯД: Потерять кисть – это повезло?
А. Г.: Нас, штурмовиков, хорошо тренировали, в том числе и по медицине: заставляли завязывать себе жгут одной рукой и зубами. Это мне и помогло, спасибо нашим инструкторам. Знаю истории, когда ребятам руки ампутировали по плечи, потому что вовремя не перетянули жгут. Так что по большому счету я легко отделался.
В госпитале мне удалили кисть. Потом я полгода залечивал рану, готовился к протезированию – и в конце декабря 2023 года опять оказался дома в Перми. На этот раз окончательно.
ВЗГЛЯД: Все ли было в порядке с выплатами, протезированием? Не было ли задержек, сложностей?
А. Г.: Врачи делали все возможное. От ранения до полного протезирования и отправки домой прошло полгода. Это стандартный срок.
Что касается федеральных выплат за ранение – из-за технической ошибки мои документы ушли не по адресу, поэтому с ними была задержка. Но все к лучшему: когда выплата наконец пришла, я как раз вернулся домой из госпиталя. Получил и региональную выплату. Когда подавал документы, мне сказали, что нужно ждать два месяца, а деньги пришли через две недели.
Сейчас у меня вообще нет с этим никаких проблем. В региональном отделении фонда «Защитники Отечества» у меня есть персональный координатор. Я к ней прихожу чисто пообщаться, так как мне особо помощь не нужна – все выстроено, все сделано.
В целом могу сказать, что армейская система реабилитации достаточно эффективна. Полгода от момента ранения до протезирования – это быстро. На «гражданке» у обычных инвалидов это происходит дольше.
ВЗГЛЯД: Вы себя ощущаете инвалидом? Лишенным чего-то существенного, значимого в жизни?
А. Г.: Формально я инвалид второй группы, у меня есть военная пенсия. Кое-какие вещи мне трудно делать, но я приспосабливаюсь, делаю одной рукой. Например, трудно завязывать шнурки, поэтому я ношу специальные шнурки на магнитах. Немного прихрамываю. Но в целом я не сильно ограничен.
Мне кажется, многие здоровые люди чувствуют себя хуже, чем я. Тем более что у меня вполне удобный протез, и даже не один, в том числе инновационный, кибернетический, бионический.
ВЗГЛЯД: Он реально помогает?
А. Г.: Это отечественный протез на уровне мировых технологий. Моя рука сохранена примерно до запястья, а протез работает за счет датчиков, установленных на уровне предплечья. Когда я шевелю рукой, мышцы справа и слева двигаются – датчики это улавливают, и пальцы на протезе приходят в движение. Важно лишь, чтобы сама рука к нему была готова, мышцы не должны быть атрофированы. И тогда таким протезом можно брать предметы, держать кружку, открывать двери.
ВЗГЛЯД: Как психологически изменил вас военный опыт?
А. Г.: Я стрессоустойчивый, морально и психически крепкий человек. Поэтому не могу сказать, что испытывал после возвращения какие-то психологические проблемы. Разве что еще в 2015 году, после возвращения из Донбасса, недели две не мог засыпать без звуков артиллерийской канонады. Но после возвращения с СВО у меня даже этого не было.
С другой стороны, изменилось мое отношение к жизни. Раньше я стремился к карьерному взлету, хотел стать депутатом и стал им, планировал двигаться наверх. Теперь я понимаю, что главное – чтобы человек приносил пользу, чтобы его дело приносило ему удовольствие. Карьера, должность – это второй вопрос.
Кроме того, когда я возвратился из Донбасса, я понял ценность семьи, потому и женился. А когда вернулся с СВО и выбирал, чем заниматься дальше – понял, что хочу пойти в сферу образования, учить детей.
ВЗГЛЯД: Откуда такая тяга?
А. Г.: Образование – это то, через что непосредственно можно влиять на детей, а через них – на будущее страны. Сейчас они учатся в школе, но потом будут учителями, врачами, инженерами, рабочими, военными. От того, как они будут видеть Россию, зависит само будущее России.
Я сам из педагогической семьи, у меня педагогическое образование. Еще в школе я хотел стать учителем истории. Позже, уйдя в IT-сферу, я предполагал, что на старости лет буду преподавать. Однако это произошло гораздо раньше. Летом текущего года администрация Перми предложила мне возглавить городскую школу № 87 – и вот я сижу сейчас здесь, в кабинете директора.
ВЗГЛЯД: Какая-то особенная школа?
А. Г.: Самая обычая, в Кировском районе. Это район заводов и оборонных предприятий – дети их работников учатся в нашей школе. Среди них есть отличники, хорошисты, двоечники и ребята со сложными социальными проблемами.
ВЗГЛЯД: Как и чем вы хотите повлиять на ребят?
А. Г.: Я просто хочу делать три вещи. Во-первых, чтобы ребята окончили школу. Во-вторых, чтобы они выбрали профессию, которая им нравится и которая принесет пользу.
И в-третьих, чтобы в их душах были добро, красота и любовь. И конечно, чтобы они любили и уважали свою страну и понимали, что у нашей страны есть будущее.
Школа не всесильна, но может оказать на детей большое влияние. Особенно если в школе выстроена не только система обучения, но и система воспитания. С этим у нас долгое время были проблемы. Но в последнее время в российских школах осознанно строят систему правильного воспитания.
ВЗГЛЯД: Считаете, что нужно возрождать советские подходы воспитания в школах?
А. Г.: В СССР действовала неплохая школьная система воспитания, хотя и был перебор с идеологическим давлением. Мы не должны повторять советскую систему, но можем использовать ее отдельные элементы в смягченном виде. Например, «Движение первых» – это аналог пионеров, но без жесткой идеологии: будь патриотом, люби свою страну, занимайся добрыми делами. В «Юнармии» рассказывают об истории российской и советской армии, ребята занимаются спортом, преодолевают полосы препятствий. И сейчас туда идут не только мальчики, но и много активных девочек.
А «Разговоры о важном» – это обычный классный час. Там ничего особенно идеологического не внушают. Просто рассказывают о стране, явлениях, космосе, информатике, о важных датах. Ничего подобного в наших школах не было с начала 1990-х, и поэтому сначала действительно некоторым родителям это казалось чем-то диким. Сейчас уже все привыкли и нормально к этому относятся.
ВЗГЛЯД: Директору школы военный опыт помогает?
А. Г.: Как ни странно, самое сложное в школе – это не дети, а педагогический коллектив. В основном он женский, эмоциональный. Но после того, как я уговаривал парней рисковать жизнью, мне гораздо проще замотивировать педагогов провести дополнительный урок. Мой боевой опыт и стрессоустойчивость очень помогают в педагогической деятельности.
И конечно, я не раз задавал себе вопрос: «Если бы была возможность все переиграть, поступил бы я так же? Участвовал бы во всех этих событиях?». Да, все равно поехал бы – и в Донбасс, и на СВО. Потому что я такой человек.
