Посвятив выставку "Казенному дому", московская галерея "Ковчег" не претендует на то, чтобы исчерпать тему. Тема, понятное дело, неисчерпаемая. Возьмите хоть литературу, хоть жизнь, которая проходит пунктиром меж казенных мест — от роддома до морга. Куратор Сергей Сафонов из видов искусства выбрал графику. А список казенных мест ограничил тремя, зато самыми известными: больницей, казармой, тюрьмой.
Что касается художников, чьи работы представлены на выставке, то список их оказался неожиданным. Тут и авторы, чьи произведения экспонируются в лучших музеях мира, и скромные сидельцы, имя которых осталось на рисунках, присланных в 1960-х-1970-х в Заочный народный университет искусств в Москве для творческой консультации. Тут и преподаватель художественно-графического факультета педагогического вуза, и наивный художник, работавший и штукатуром, и бригадиром в совхозе… Собственно, такой микст оправдан темой: в казенных домах соседей не выбирают, в них соседями оказываются. Впрочем, для выставки важнее, что работы всех этих художников, и самодеятельных, и профессиональных, свидетельствуют об их личном опыте пребывания в казенных домах. Более того, большинство рисунков делались не по воспоминаниям, а внутри отчужденного "казенного" пространства. В этом смысле рисунки оказываются "слепком" и эмоциональных переживаний момента, и пространств, увиденных изнутри.
Рисунок Константина Карамяна из серии "Пограничники". Фото: Жанна Васильева/РГ
Эта мгновенность, непосредственность отклика очевидна, например, в рисунках Виктора Дувидова, сделанных ручкой с чернилами на линованных тетрадных листочках. Дувидов, один из известных художников детской книги, автор знаменитых иллюстраций к "Сказкам" Редьярда Киплинга, к "Доктору Айболиту" и "Мухе Цокотухе" Корнея Чуковского, создатель известной серии рисунков, посвященных балету Большого театра, оказывался в СИЗО дважды в жизни. Первый раз в молодости, в 1963-м. Второй раз он "загремел" из-за несчастного дорожного происшествия в 1971-м, тогда за него хлопотал мэтр карикатуры Борис Ефимов. О помощи этой Дувидов вспоминал всегда с благодарностью. А опыт заключения остался в рисунках, зарисовках на тетрадных листках, в 1994 году они были переведены в гравюру и напечатаны небольшим тиражом. Обычная бумажная папка делопроизводителя с оттиском портрета художника на фоне решетки и таким же оттиском названия "Своими глазами" была обложной того альбома гравюр по рисункам Дувидова. Эта гравюра "Своими глазами" вполне могла бы претендовать на роль ex libris, правда, того, что отмечает не книжки из личной библиотеки, а библиотеку "Личных дел".
Графика Олега Кудряшова. Фото: Жанна Васильева/РГ
Выставка в "Ковчеге", собравшая рисунки 1960-х-1970-х годов, сделанные в казарме, больнице, СИЗО и тюрьме, интересна именно тем, что позволяет оценить личный взгляд художника в обезличенном "казенном" месте. На самом деле этот безмолвный сосредоточенный взгляд арестанта, пациента, солдатика, рисующего то портреты соседей, то аскетичное пространство больничной палаты или плаца с казармой, то просто вырисовывавшего с тщательной точностью, как Виктор Дувидов, решетку на тюремном окне с аккуратно пристроенной на нем безопасной бритвой, давал редкую возможность отделить себя от окружающего. Превратить этот давящий теснотой и плотностью мир в объект рисования. А значит — хоть на мгновение дистанцироваться от него. И рисунок прогулочного дворика, над которым небо в клеточку, отсылает не к "Прогулке заключенных" Ван Гога, а к опыту человека, который рисует облака, увиденные из "клетки", чтобы унести их с собой. Туда, где облака не видны.
Графика Олега Кудряшова. Фото: Жанна Васильева/РГ
Вообще, гравюры, созданные по рисункам Дувидова, жестче, в них теснота, скрученность, перенаселенность пространства обретает обобщенность формулы, где отсутствие приватности такая же черта "казенного дома", как "казенный кошт". Тем поразительнее, что в самих рисунках он избегает эффектных экспрессионистских приемов. Он может писать соседей по несчастью так, как он писал бы натурщика в студии или скульптуру безупречно сложенного античного атлета. В жанровых зарисовках он схватывает не только позы, жесты, типажи, но поразительным образом воссоздает тесноту пространства: на листе почти нет "воздуха", как нет его в камере. Длинная цепочка костяшек домино на столе — чуть ли не единственная линия перспективного построения.
Афиша выставки с рисунком Юрия Макарова. Фото: Жанна Васильева/РГ
В отличие от Дувидова, фиксирующего пространство, бытовые детали, типажи, Юрий Макаров, который присылал из мест не столь отдаленных свои рисунки и акварели, гуаши в Заочный народный университет искусств в начале 1960-х, был сосредоточен на портретах. Они удаются ему очень хорошо. Скорее всего, у Макарова было художественное образование, как минимум художественное училище. Но и в портретах, и в серии "Вечером" мы видим отлично прописанные фигуры, сценки, которые словно парят в пространстве белого листа. Лист становится синонимом безграничности, воли, рисунок — верным спутником в этой дороге к свободе. Нет, Макаров не пишет своих соседей, видимо, по лагерю, как зэков. Он пишет людей, которые хотя бы на рисунках предстают как индивидуальности, выделяются из черной массы лагерников в робах.
Рисующий человек — автопортрет Юрия Макарова 1960-х. Фото: Жанна Васильева/РГ
Армейские рисунки Олега Кудряшова, одного из ключевых отечественных мастеров-графиков ХХ века (достаточно сказать, что недавняя выставка графики ХХ века в Третьяковке называлась "Век графики. От Казимира Малевича до Олега Кудряшова"), делались по памяти. Рисунки, сделанные в 1960-х, во время службы в армии, он пытался показывать, когда вступал в Союз художников, предлагал издательствам, но ему по-дружески посоветовали: "Знаешь, что. Лучше не показывай". В 1965-м он вынужден был сжечь всю серию в печке. Это был один из первых опытов прощания с прошлым и начала "с чистого листа". Потом он сожжет свои работы перед эмиграцией в Англию в 1974-м, а менее четверти века спустя — точно так же, перед возвращением Россию, сожжет работы, созданные в Британии.
К "солдатским рисункам" Кудряшов вернулся в 1980-х, видимо, параллельно с работой над серией "Солдат и черт". Эта серия, как и армейский цикл, стали основой анимационного фильма, созданного художником и его женой Диной Кудряшовой. Сегодня его рисунки заставляют вспомнить, конечно, солдатскую серию Михаила Ларионова, выставки "Ослиного хвоста" и лубочные картины с карикатурами. Впрочем, рисунки Кудряшова жестче, саркастичнее, они насыщены сюжетами в духе "Похождений бравого солдата Швейка" Гашека. Флер абсурда тут такая же часть казарменной жизни, как гауптвахта и строевые упражнения на плацу. С гауптвахтой Кудряшов познакомился основательно — 96 суток, проведенных там, впечатляют. Не терпевший несвободы, Кудряшов сбегал в самоволки, после чего снова оказывался на гауптвахте.
Брутальность, юмор, острота взгляда и рисунка этой армейской серии перекликается с беспощадной жесткостью иллюстраций к роману "Идиот". Народные сказки про солдата и черта, лубок, опыт авангарда, русской классики и собственный армейский опыт Кудряшов сплавляет в личный визуальный язык, который вел к гравюре, к резьбе на цинковых листах, а в итоге — к скульптуре.
На этом фоне больничные рисунки Сергея Степанова, наивного художника из Оренбургской области, чьи работы хранятся в Музее Черномырдина (там недавно была большая выставка к 100-летию со дня рождения художника) и в художественных музея Орска и Оренбурга, впечатляют соединением детальной проработанности и спокойной уравновешенности. У Степанова было тяжелейшее детство. Достаточно сказать, что его младшие брат и сестра умерли от голода в 1930-е. Самого Сергея, спасли в больнице. После ранения под Москвой в 1942 году он остался инвалидом. Это не мешало ему работать бригадиром в совхозе, но больницы возникали в его жизни постоянно. Он рисует спящих соседей по палате, медсестер, пациента, читающего в коридоре у лестницы "Молодую гвардию", людей, принимающих сероводородные ванны. Пространство больницы и тем более санатория на его рисунках предстает как мир, поставленный на паузу. Тут чисто, можно лежать, рисовать, читать. Это род культурного отдыха, мир, где заботятся о тебе. И этот неожиданный, почти идиллический образ больничной палаты с ковриком перед кроватью выглядит как дантовский лимбус, где отдыхают души.
Вот и на выставке рисунки Степанова располагаются в центральном проходе галереи, который соединяет два крыла — с солдатскими рисунками и зарисовками в СИЗО и лагере. Его работы словно возвращают в пространство тишины и передышки. Не так уж мало…
