«Тем ещё и непомерен август, что не остановить его, не ухватить ободов руками, не затормозить, в землю уперевшись со всех сил. Он приходит снова и снова — месяц жатвы, месяц плодов; всё однажды посеянное даёт всходы, и об этом надлежит нам помнить. Забытьё — тяжкий грех».
Augustus — божественный, величественный. Месяц кесарев. Месяц плат и воздаяний. Ибо нет победы без битвы. И, не вступив в сражение, никто не может познать своего врага.
В августе истории, длящемся вечно, вбирающем в себя, подобно исполинской реке времени, мчащиеся безоглядно годы людские, словно малые ручьи прибрежных лесов и равнинных пустошей, в том августе и одновременно пылает оставленный в 1941-м Смоленск, и героически обороняется осаждённая Одесса, и нестерпимой болью горит в 1942-м рубец Ржева, и гибнет под ударами трижды проклятого люфтваффе Сталинград, и чадят сожжённые в 1943-м на Курской дуге Panther и Tiger германского зверинца, и небо Москвы озаряет первый из победных салютов в честь освобождения Белгорода и Орла, в ничто обращается в 1944-м гитлеровская группа армий «Центр» — и РККА, подобно карающему молоту, наносит смертельные раны гидре фашизма.
Но до Победы, до величайшей Победы нашей истории в любом из августов ещё далеко.
Летом горького года
Я убит. Для меня —
Ни известий, ни сводок
После этого дня.
Вдумайтесь. Что есть жизнь человеческая? А смерть? Меньше чем мгновение. И между тем от каждого в ту Великую войну зависело более чем многое — зависело всё. Каждое «велика Россия, а отступать некуда», каждое «за Волгой для нас земли нет», каждое «ни шагу назад» — сказанное и услышанное — по капле, по малой толике ковало Победу, длило огненный и страшный август 1941-го и 1942-го, обращая его в пылающий меч возмездия августа 1943-го и 1944-го.
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?..
Этот месяц был страшен,
Было всё на кону.
Сколько бы раз ни приходилось останавливать шаг у памятника Твардовскому на Страстном, столько ровно раз и думалось: он живёт там, в том вечно длящемся августе, туда обращён его взгляд, его мысли. Он знает и пронзительно помнит каждый из залитых солнцем и кровью дней. И он верит: более такому на нашей земле не бывать. Но время… время жестокое, время неумолимое неизменно возвращает август в круг небесного колеса — и снова горит курская земля, и снова нет для нас иного исхода, кроме Победы.
Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мёртвых проклятье —
Эта кара страшна.
Тем ещё и непомерен август, что не остановить его, не ухватить ободов руками, не затормозить, в землю уперевшись со всех сил. Он приходит снова и снова — месяц жатвы, месяц плодов; всё однажды посеянное даёт всходы, и об этом надлежит нам помнить. Забытьё — тяжкий грех.
Память о героическом прошлом — наш фундамент, наше основание.
Не единожды преодолевали мы земное тяготение, одолеем и в этот раз. Так нам завещано поколением победителей, поколением предков наших, выкованных из небесной стали, живших в августе, длящемся вечность, в нём и оставшихся. Навсегда…
Я — где с облачком пыли
Ходит рожь на холме…
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе…
Где травинку к травинке
Речка травы прядёт…
Несколько строк из военного дневника Твардовского — как завещание, как прямой диалог с ним самим, неизменно ожидающим любого из нас в сквере на Страстном: «Война так велика… так много вобрала в себя она погоды, природы, времён года и стольким, стольким не дала дойти даже до половины своей, что и мы, живые, вряд ли ещё сознаём… И о многом уже нельзя начать говорить, не сказав вслух или мысленно: это было, когда война ещё шла на нашей земле…»
Я вам жизнь завещаю, —
Что я больше могу?
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
