Это очень сложная тема. Перед нами ведь не далёкий «Мартен Иден» Джека Лондона, и не близкий «Вот пришёл великан» курского Хемингуэя Константина Воробьёва. Это любовная история, которая не была написана, но была прожита двумя великолепными мастерами слова. О ней нет ни слова в книге о жизни и творчестве Евгения Носова «Книга о Мастере». Восполним пробел? Тема не запретная, в Курске её иногда затрагивают на конференциях по творчеству Евгения Ивановича, но не подробно. И, как представляется, напрасно – Мастер был живым человеком, и эта история только добавляет колорита в его судьбу. Верил ли Носов в Бога? Начну издалека. Верил ли Носов в Бога? Как-то я задал такой вопрос филологу, защитившему диссертацию по творчеству Евгения Ивановича. Ответ был кратким и простым: «У Носова с Богом были сложные отношения…» Подразумевалось, видимо, что курский классик христианином в классическом смысле не был. Хотя, с другой стороны, у кого из нас, даже из тех, кто считает себя истинно и искренне верующим, с Богом отношения простые? Потом я узнал, что у кандидата филологических наук Марины Масловой есть даже специальная работа по этой теме – «Человек в небе» (подзаголовок «Духовная вертикаль в повести Евгения Носова «Моя Джомолунгма»). Маслова пишет: «Меня часто убеждают курские поклонники творческого наследия Евгения Носова, что писатель был совершенно нерелигиозным человеком, прямо-таки матёрым материалистом, и потому, значит, любые рассуждения о его прозе в каком-нибудь религиозном ключе практически невозможны, а то и просто никчёмны. Но вот письмо Евгения Ивановича, адресованное писателю Льву Конореву, только что принятому в Союз писателей СССР: «Ну что, старина… То, что случилось, – прекрасно! Это всё равно, как если бы закончился долгий непролазный лес, за которым открылась ширь и синь. Вздохни глубоко и свободно – и с Богом за работу. Я вовсе не призываю к важничанью, самолюбованию своим новым положением. А зову к тому святому и каторжному труду, который требует всего себя без остатка, полного самозабвения, новых, каких-то ещё не осознанных тобой жертв и конфликтов с жизнью. Само по себе звание писателя ещё не путёвка в рай. Это всего лишь тот колышек старта, отсчёта новой жизни, перед которой ты берёшь особую клятву и ответственность… Да будет свято дело твоё!» И вот теперь я хочу спросить у своих оппонентов: может ли совершенно безрелигиозный человек искренно, не иронизируя, написать такие слова? Может ли писатель, с такой же строгостью относящийся к своему слову, какой он требует и от другого, за просто так ронять фразы: «с Богом за работу», «зову к святому труду», «Да будет свято дело твоё!»? Мне стало весьма интересно, и я продолжил свои изыскания. В итоге наткнулся в интернете на интервью с писателем Ириной Ракшей, где был вот какой фрагмент: «Евгений Иванович творил, принимая и понимая Божии заповеди. С Евгением Ивановичем мы не раз бывали в храмах. И в Переделкино в храме Покрова, и в Москве – на Преображенке в храме Ильи Пророка. Он сам звал меня пойти (а не зайти) в храм, помолиться безмолвно и поставить свечу за этот мир, за свой род, за живых и ушедших. Он очень любил свою маму. Говорил мне не раз: «Всё лучшее, что есть во мне, – это от женщины. От матери». Так что к православию, к духовности мы всегда тянулись. (Верней даже, мы были внутри неё). Ведь у каждого из нас был свой путь по «лествице» духовного восхождения. А ведь это были семидесятые, совершенно безбожные и потому опасные годы. Мы часто говорили на евангельские темы. Женя был очень начитан и мудр. Мечтали вместе побывать на Святой Земле. Но побывала я там (и не раз) уже в девяностые и нулевые годы – одна». Так я узнал о большой любви нашего писателя. Интервью Ирины Ушаковой называлось «Соловьиная песня Евгения Носова». А в 2022 году Ирина Ракша выпустила электронную книгу «Письма к чужой жене». Роман не для всех В аннотации к изданию написано: «У вас в руках редкая книга – роман не для всех. Хотя с увлекательным сюжетом и многими действующими лицами. Этот роман-исповедь (а исповедуются ведь не каждому) написала Ирина Евгеньевна Ракша, известный русский прозаик, автор многих книг, изданных в России и за рубежом. Удостоена высоких государственных наград: лауреат многих премий, кавалер орденов, обладатель ряда медалей. За достижения в искусстве имя Ирины Ракши включено в различные энциклопедии, а также в Книгу рекордов России. Имеет звание академика. Её именем РАН назвала малую планету Солнечной системы №5083 – Иринара. В этом романе автор впервые публикует свои воспоминания о деятелях литературы ХХ века, с которыми свела её судьба. М. Светлов, М. Шагинян, Н. Хикмет, Б. Пастернак, А. Тарковский, В. Астафьев и др. А также – о ярком русском писателе наших дней Е.И. Носове (1925–2002), Герое Социалистического Труда, лауреате Государственной премии СССР. Литературоведы могли бы считать период 1971–1973 годов малопродуктивным в творчестве мастера слова. Однако именно в эти годы Носов написал более сорока удивительных писем, являющихся украшением эпистолярного жанра, которые он посвятил одному человеку – коллеге Ирине Ракше. Но главное – его величеству Женщине, своей Музе, своей большой Любви. Эти письма дороги не только своей исповедальностью. Их сопровождают и глубокие комментарии автора, и одновременно героя повествования. Бесценны и её откровенные размышления о времени, и штрихи к портретам друзей и современников. На страницах романа открываются души не только Е. Носова и И. Ракши, но проливается свет на судьбы самой страны. Надеемся, книга будет интересна и учёным, и широкому кругу читателей». Дело было в Переделкино Они познакомились в писательском Доме творчества в Переделкино. Ирина Ракша была уже вполне состоявшимся автором. Кроме того, «три института, три изданные книги, замужество, дочь. Заработанная кооперативная квартира. А главное – работа и публикации. Я была тогда в эпицентре литературной жизни Москвы. Конечно, о том, что есть в Курске такой хороший писатель-«деревенщик», я знала. Но познакомились мы случайно…» Ракша была в разводе со своим мужем. В фиктивном разводе, чтобы купить ещё одну квартиру и сделать в ней мастерскую для мужа-художника. Две квартиры на одну семью тогда не полагалось… Что же касается Евгения Ивановича, то он, по словам Ирины, никогда не вступал в официальный брак. Сблизились Мастер и Ирина на профессиональной почве, как это ни банально звучит. Носову нравились книги Ирины и нравилось, как она редактировала его тексты. «Когда мы отдыхали в Доме творчества в Переделкино, он как раз работал над своим рассказом «Шопен. Соната номер два, – вспоминала она. – Часто мы уходили в парк, где среди снежной белизны стояли беседки-ротонды, садились на скамеечку среди окружающих нас белоствольных берёз, на каждой из которых Жениной рукой были написаны все варианты моего имени: «Ира», «Ирок», «Ирочка», «Ириша». Готовые страницы только что написанной рукописи Женя передавал мне, и я, внимательно вчитываясь, что-то меняла в тексте, смело, по-писательски правила стилистику, порой убирала абзацы излишне «разжёванного» текста». Сейчас эти страницы хранятся в РГАЛИ – Российском государственном архиве литературы и искусства. Ракша передала их туда. Носов, без сомнения, нравился Ирине Евгеньевне. Он напоминал ей «матёрого лося из курских или брянских лесов с лукаво-радостным взглядом и счастливым выражением лица». И ещё она считала, что он был очень похож на актёра Харрисона Форда. Дела писательские Однажды Евгению Ивановичу пришлось защищать Ирину Евгеньевну от нападок по поводу плагиата. Один из якобы «обиженных» Ракшой прозаиков написал несколько писем в разные журналы и литературные инстанции, чуть ли не в ЦК КПСС, что Ракша «сплагиатила» сюжет. Евгений Носов, председатель правления Курской писательской организации, подготовил ответы как автору писем, так и во все возможные инстанции: «Ирина Ракша, так же, как и Вы, член Союза писателей, автор двух книг, автор четырнадцати киносценариев, по которым уже поставлены фильмы. Один из её фильмов о горном Алтае получил первую категорию и закуплен зарубежными странами. Рассказы И. Ракши издавались в Болгарии, Польше, Германии… Как я ни сравнивал – ничего общего не нахожу в этих двух сюжетах. Разве что оба героя, возвращаясь домой, сходят с поезда. Но сколько же прошло по литературе этих самых возвращений и сходов с поезда». А самой Ирине Носов написал, чтобы не волновалась, ибо всегда может опереться «на братские плечи писателей Носова, Астафьева, Белова». И напутствовал: «Не смей преклонять голову!». Ирина Ракша из русских писателей считает лучшим Набокова. «И Евгений Иванович так считал. Хотя «Лолиту» мы с ним оба не принимали, – вспоминает Ракша. – По понятным причинам… Мы с ним вслух читали Набокова «Другие берега». В Переделкино, в Доме творчества. По ночам читали друг другу. Это не проза, а чудо… Мне кто-то тайно тогда привёз из Парижа. Такую голубенькую запрещённую книжку. И она гуляла по этажам, по писательским номерам. Тогда за границей купить её было несложно, например в «Глобе», на русском. А вот провезти в СССР, через границу – почти невозможно. Отнимали… А Набоков – волшебник. Стиль, язык – всё драгоценно. Тогда запретные книги у нас перепечатывали на машинке. И тайно распространяли. Я помню, сама на старенькой «Олимпии», на папиросной бумаге, под копирку печатала Ходасевича, Цветаеву, Мандельштама. В пятидесятые-шестидесятые мы даже Бунина читали тайно. Не говоря уж о пастернаковском романе «Доктор Живаго». Письма Носова За 1971–1972 годы Евгений Иванович написал Ирине более сорока писем. «Да эти письма очень ценны для истории литературы тех лет, – признаётся она. – В них – квинтэссенция времени. В них – открытые взгляды автора на окружающий мир, вопросы литературы, жизни страны. Носов писал их без цензора в голове, и это особенно ценно. В них – сплошные обнажённые чувства и мысли. Если в его рассказах видится созидание того, что рядом с мастером, то в письмах – созидание своего собственного сердца, своих сильных сиюминутных чувств. И именно эта сиюминутность сегодня очень нам дорога. Женя критично относился к себе, к окружавшим его людям, ему подчас приятнее было быть одному, чем, например, в неблизкой сердцу компании. И, будучи рядом со мной, он продолжал быть с самим собой. Он видел во мне своё отражение, о чём не раз и писал. Потому-то эпистолярное творчество этого мастера так бесценно». От себя добавлю, что письма эти прекрасны своей полной обнажённостью чувств, это письма действительно влюблённого человека. Много в них и интимного, впрочем, вполне в разумных пределах. Вместо эпилога Ирина Ракша писала: «Евгений Носов, прежде всего, новеллист, и мы изначально сблизились с ним по нашей профессиональной привязанности и качествам. Самая значительная, на мой взгляд, книга Евгения Носова, которая состоит из ряда его рассказов, – это «Красное вино победы». Он, по сути, и сам был словно красное вино Победы. Он всё сумел преодолеть, совершив свой негласный подвиг и как писатель, и как человек. Он был и мягок, и твёрд. Был победителем во всех смыслах. В делах общих, общественных и личных тоже. Он победил меня, а по сути, победил свою жизнь. Победил и обуздал себя в неравных отношениях с нелюбимой женщиной, с которой прожил жизнь, перетерпев её до конца. Единственное, что он не смог победить, – самого себя, своё сердце. Ему была дана Богом большая любовь, как это можно теперь понять по его письмам ко мне. Он замахнулся, но не прошёл, не добежал всей дистанции. Ибо полюбил с опозданием в полжизни. Хотя и распахнул душу любви ответной. Мы с ним горели как два мощных прожектора в одной комнате. А это слишком ярко. Слепит». Они недолго, но всё же были вместе. И свадьба была… И Виктор Астафьев, побывав у них в гостях, подвыпив, плакал и говорил: «Ты молодец, Женька! И я так хотел, но не смог…» Но потом Мастер и Ирина расстались. И остались – он со своей семьёй, она – со своей. И к браку шли они трудно и разводились тоже непросто. Советское время не предполагало легкомысленности в таких делах, но уладить все формальности помогали друзья и коллеги по литературному цеху, обладавшие влиянием и связями. Нам не дано знать, что там случилось между двумя уже взрослыми людьми… Ирина Евгеньевна намекает, что всё дело было в квартире, которую Носову должны были дать в Курске. Квартирный вопрос? Но мне вот думается, а может быть, именно вера в Бога остановила Евгения Ивановича? Не знаю. Я как-то встретил в Курске на улице Евгения Евгеньевича – сына Носова и заговорил с ним. Тот удивился, что я его узнал, впрочем, сразу догадался: «Мы сильно похожи?..». Я спросил, знает ли он об отношениях отца с Ириной Ракшой. Евгений Евгеньевич ушёл от прямого ответа… Потом мы ещё поговорили о том о сём и, уже прощаясь, он вдруг спросил: – А она ещё жива? – Жива… Вот даже книжку выпустила о себе и о Евгении Ивановиче. – Вот ведь!.. Охота же на старости всё это ворошить… ПРЯМАЯ РЕЧЬ Из письма Евгения Носова: «Ты окрылила меня надеждами, я почувствовал в тебе своё спасение, и мне так важно самому себе доказать, что я что-то могу, я хочу себя почувствовать снова сильным, уверенным в том, что пишу. Это понять же не для себя, а для того, чтобы чувствовать себя достойным себя. Пойми, я мужчина! Для того чтобы чувствовать мужчиной, надо уверовать в это опять сейчас. Сейчас нет дуэлей. Нет рыцарских турниров, боксировать я не могу. Единственное для меня доступное самовыражение, а через него и самоощущение силы мужчины – это творчество. Оно в мужчине заложено всегда сильнее, чем у женщины, которая сама по себе творец, по своей природе. Ты являешься в этом случае прекрасным и счастливым исключением. Обычно женщины – плохие или посредственные писательницы, не потому, что они глупы или недостаточно тонко чувствуют, нет, у них есть естественный выход творческим потребностям – это семья, которая и снимает с них весь заряд. Мужик – это петух, он всё время должен кукарекать. Некукарекающий петух обречён на вырождение. Презираю мужиков ни на что не способных, прозябающих, жалких в своей серости, безголосости, согбенности. Мне их даже не жалко – всё это второй сорт, сорный народ, плодящий таких же серых, бесцветных детей. Легко представить, как презирал я себя за эту мою безголосость последнего времени! Ведь я всё делаю для того, чтобы не подходить к своему письменному столу, я его попросту боялся. И потому для меня так важно написать «Шопена». Юрий МОРГУНОВ Фото из открытых источников
