Я – уже давно старуха, не дряхлая, конечно, но здоровьем слабовата. С мужем большую часть жизни прожила душа в душу. Вот только пару лет назад его не стало. Я поняла, что мне очень одиноко.
Правда, есть у меня родной сын Миша. Он, конечно, тоже взрослый: жена, дочь Машенька, работа. К сожалению, ни у сына, ни у внучки с невесткой на меня времени нет.
Так случилось, что помогает мне дальняя родственница Оля – ровесница моей Маши-студентки. Дело в том, что у меня был старший брат Игнат. Характером он пошёл в деда – папиного отца: горячий был, и любитель выпить.
Нередко брат попадал в какие-то передряги. Родители не раз вытаскивали его из тюрьмы и вытрезвителя. Что они только ни делали с непутёвым сыном: и кодировали, и запирали, и к бабкам возили – всё без толку.
Дебошир — он и есть дебошир, прости Господи. В итоге, когда Игнату было 27 лет, его в драке подрезали свои же «друзья-товарищи». Виновных не нашли, а у брата осталась жена и дочка.
Супруга была непутёвая. Она, так же, как и Игнат, любила выпить и не закусывать. Дочерью она не занималась. А та только рада была: в школу можно было не ходить. В результате, после одиннадцатого класса девочка забеременела. Я узнала об этом, когда меня пригласили на выписку из роддома.
К тому моменту я сама уже была бабушкой и нянчила внучку Машу. Но когда я увидела маленькую Олю в конверте, у меня в сердце что-то ёкнуло. Она была совершенно не похожа на мать.
Имени отца Оли мы так и не узнали. Впрочем, как показало время, по характеру Оля также отличалась от всей родни со стороны Игната. Я частенько забирала Олю в нашу с мужем квартиру.
Он был не против того, что я нянчилась с малюткой. Матери не было до Оли никакого дела. Она либо целыми днями работала, либо была в пьяном угаре. Я покупала девочке одежду и детское питание.
Шло время, я часто гуляла в парке с двумя внучками: родной Машенькой и неродной Олечкой. Но я старалась не разделять девочек. Им было весело вдвоём, они не ссорились и не делили игрушки.
А потом, когда они пошли в школу, Маша с Олей общаться перестали. У них были разные интересы и понимание жизни. Маша жила в полной семье без материальных проблем, обласканная и залюбленная родителями.
Оля же вынуждена была везде пробивать себе дорогу. Её часто дразнили одноклассники, а мать никогда не вступалась за девочку. Когда Маша с Олей стали студентками, разница между ними стала ещё более явной.
Маша заезжала ко мне, в лучшем случае, раз в месяц на полчасика. Она рассказывала о том, как у неё всё хорошо, щебеча, как птичка, а потом быстро улетала домой. Ни разу родная внучка не спросила: «Бабушка, чем тебе помочь?
Не нужно ли хлеба или лекарств? Может быть, полы помыть?». Маша не считала нужным это сделать, а я стеснялась её попросить. Зато Оля приезжала ко мне каждые выходные.
С самого порога она брала в руки тряпку и без просьб начинала вытирать пыль. Ни разу она не приехала с пустыми руками. Оля прекрасно помнила, что я люблю чай с лавандой, и всё время его покупала.
Я понимала, что всё больше привязываюсь к этой девочке и жалела, что родная внучка ко мне относится гораздо хуже. Окончательно я в этом убедилась, когда сломала зимой ногу.
В старости кости очень хрупкие. Я шла недалеко от поликлиники и поскользнулась, затем я услышала хруст и потеряла сознание. Благо, врачи меня увидели и оперативно отвезли в травматологию.
Там мне наложили гипс от колена до пят. Я позвонила сыну, чтобы рассказать о случившемся. «Мама, может, ты полежишь пару недель в больнице? Как ты собираешься по квартире передвигаться?», – спросил у меня Миша.
«Сынок, не хочу я в больничной палате лежать. Дома и стены помогают», — запротестовала я. «Хорошо, как скажешь», — ответил мне сын и отвёз меня домой. Приехали невестка с внучкой Машей.
Они привезли мне продуктов, посидели на дорожку и уехали восвояси. В следующий раз Миша приехал через три недели, когда пришло время ехать на снимок и снимать гипс.
Зато Оля проведывала меня через день. Она и готовила, и убирала, и читала мне вслух книжки, несмотря на то, что каждый день ходила на занятия в вуз. Я даже почувствовала себя неловко, так как молодая девушка ухаживала за мной как за ребёнком.
Когда я сказала об этом Оле, она аж руками всплеснула: «Ну, что Вы такое говорите, бабушка?! Вы столько хорошего мне сделали: всегда добрым словом встречали. Теперь я, наконец, могу отплатить добром за добро».
Ну, как не любить это дитя? Через месяц после того, как мне сняли гипс, я собрала документы и поехала к нотариусу. Я приняла решение: перепишу квартиру на Олю. Вот, только Миша с Машей на меня ополчились из-за этого.
Естественно, я никому ничего не говорила по поводу документов. Сын сам завёл разговор: «Мама, Машеньке неплохо было бы своё жильё иметь. Быть может, она переедет в твою квартиру, а мы тебе купим поменьше».
«Извини меня, Миша, но ничего не получится. Эта квартира останется Оле». «Мама, ты в своём уме?! Какой Оле? Этой приблуде?!», – взревел сын. «Она не приблуда, а моя внучка, — спокойно ответила я. – И много мне помогает».
«Да она только ради квартиры это делает. Неужели ты сама не видишь?», – не унимался Миша. После него ко мне приехала Маша, которую я не видела уже несколько месяцев.
«Бабуля, неужели ты хочешь меня на улице оставить?», – причитала внучка. «Почему же сразу «на улице»? У твоих родителей есть квартира. Ты – их единственный ребёнок, она останется тебе в наследство», — ответила я.
После этого Маша разрыдалась. Она говорила, что Оля – двуличная и продажная девка, и только она, Маша, любит и ценит свою бабушку. Вот только меня такими спектаклями не проймёшь.
Я не собираюсь менять своего решения. Я сказала Оле о том, что квартира в будущем будет принадлежать ей. Она ни в какую не соглашалась принимать мой подарок. Потом она смирилась, но не прекратила приезжать и навещать меня.
А вот сын с внучкой пропали. Миша заявил, что больше ноги его не будет в моей квартире. Собственно, и раньше так было. Я ничего не потеряла.
