Заслуженный артист России, художественный руководитель Театра на Юго-Западе Олег Леушин в интервью ТАСС рассказал о том, стоит ли ждать на театральной сцене постановок по мотивам спортивных сюжетов. Также он поведал о планах сделать спектакль вместе со знаменитыми постановщиками фехтовальных боев, добавив, что идеальными для него спортсменами являются хоккеисты сборной СССР, когда за команду играл двукратный олимпийский чемпион Валерий Харламов.
—Вы рассказывали об опыте проведения спектаклей на открытом воздухе: в столичном парке "Коломенское", в "Яме" ваш "Демон" игрался в рамках фестиваля "Театральный бульвар". Был ли у вас опыт постановки спектаклей на спортивных аренах на открытом воздухе? И как в этом плане совместимы театр и футбольный стадион, если вспомнить, например, появление на Олимпийском стадионе в "Лужниках" в разные годы Виктора Цоя и Мадонны? Нет ли ощущения, что стадион все же чужд для театра?
— Опыта постановок на спортивных стадионах у нас не было. Да, мы играли на открытой площадке, это были разные фестивальные истории. В Южной Корее мы таким образом играли "Ромео и Джульетту", "Женитьбу", "Три цилиндра". Играть на открытых площадках — это своя специфика. Получается другой театр — более площадной, более открытый, яркий, в нем видно меньше нюансов. Но так, чтобы конкретно ставить задачу, что спектакль должен быть рассчитан на историю с открытой площадкой, — это для нас немного другая вещь. Мы все-таки камерный, домашний театр, театр-дом. Если надо будет, мы сможем как-то и где-то развернуться, но для этого нужна будет определенная спецификация, аппаратура, определенная манера игры.
Что касается театральных постановок на спортивных аренах, то надо задаться вопросом, имеет ли это смысл. Да, если брать в пример историю древнегреческого театра и древнеримского Колизея, то театр начинался как площадное, массовое искусство. Но это был плакатный театр, а сейчас он больше тяготеет к психологии, каким-то нюансам. Можно делать площадной театр, но это уже будет граничить не с театром, а с шоу. Конечно, при нынешнем оснащении разных театров и больших площадок на зрительскую вместимость до 800–1000 человек элемент шоу присутствует, какое-то зрелище должно быть. Но все-таки театр, на мой взгляд, вещь довольно-таки интимная. У нас зал на 118 мест, и я могу себе представить, когда может потеряться тот сокровенный разговор со зрителем. У нас был опыт игры на больших площадках в той же Японии, когда ты приезжаешь в дом культуры Нариты или Токио, залы там по 2–2,5 тыс. мест. Тогда меняется способ игры и воплощения, уходит много нюансов, ты переходишь в такой яркий, площадной театр. Мне кажется, больше театра вот в этой нашей малюсенькой площадке, где 68 зрителей садится вокруг артистов.
— В 2017 году в кемеровском театре можно было посмотреть спортивную драму "Логика льда", в которой показывается жизнь команды по хоккею с мячом. Спектакль шел в небольшом зале с минимальным количеством декораций, к чему стремятся и в вашем театре. Понятно, что зрителей в первую очередь волнуют эмоции, взаимоотношения героев, а не голы, очки и секунды, но насколько вообще перспективна спортивная тема для ее воплощения на сцене?
— Это все только обстоятельства. Это может быть спортивная, врачебная, какая-либо другая тема. Ведь театр, прежде всего, это исследование человека и человеческих отношений. А почва может быть любой, в том числе и команда по хоккею с мячом. Кстати, у меня папа играл в этом виде спорта в воротах в Свердловске, и ему однажды тяжелый плотный мяч прилетел в лицо.
— Учитывая появление за последние 10 с лишним лет таких фильмов об отечественных спортивных историях, как "Легенда №17", "Движение вверх", "Чемпион мира", и, конечно же, из последних картин драмы "Федя. Народный футболист", можно ли говорить, что снять кино о каком-то спортивном событии удобней и выгодней, нежели показать эти драмы в театре?
— Конечно, в рамках кино это удобней. Потому что, во-первых, это другие масштабы и финансирование, масса локаций, декораций, персонала, который все это готовит. И любой спорт, особенно такой массовый, как футбол, хоккей, баскетбол, — это тоже элемент шоу. Идет игра, конфликт, это такой театр, но только именно в таких обстоятельствах. Имеет ли смысл вытаскивать, условно, хоккейную команду и отношения в ней в театр? В драматургии уже много чего придумано за века, когда еще и о футболе и хоккее не говорили и вообще спорта не было.
—Поскольку спорт вам не чужд, проскальзывали ли у вас мысли о том, чтобы заказать сценарий на эту тему, показать на сцене отношения в канве спорта?
— Пока у меня таких планов не было. Может, я так глубоко не знаю спорт, его разные направления и героев. Хотя я знаю такие противостояния, как Анатолий Карпов — Гарри Каспаров, Леонид Жаботинский — Юрий Власов. Для примера, у нас в театре идет спектакль "Игра в Наполеона". По сюжету Наполеон мечтает сбежать с острова Эльба, куда его сослали, и ему подсылают человека, который должен его отравить. И их отношения выстраиваются на фоне шахматной партии, все идет через призму игры. Спектакль был поставлен еще Валерием Беляковичем (основатель Театра на Юго-Западе — прим. ТАСС) по пьесе канадского драматурга. Это интересно, ты совмещаешь спорт, а шахматы — это умение мыслить, думать. Я играю Наполеона, сцена у нас представляет собой разлинеенную черно-белую шахматную доску. И мы играем с этим лейтенантом Этвудом в шахматы. Но шахматы — это как символ. А на самом деле там говорится о других вещах — манипулировании человеком. Уже снят замечательный фильм "Чемпион мира", где прекрасные актеры сыграли это напряжение, противостояние разных систем — и шахматных, и политических. Об этом уже сказано в достаточно яркой и напряженной форме. Сможет ли эта история так же зазвучать в театре, я сомневаюсь.
Все же театр — это определенная специфика. Любую пьесу ты перелопачиваешь под ту ситуацию, которой ты владеешь, под артистов, которые у тебя есть, и начинаешь все перерабатывать под себя. Расширяться нет возможности, и трудно сделать какой-то сюжет из чемпионата мира по хоккею. Как и любой режиссер, в театре нужно понять, что ты тем или иным спектаклем хочешь сказать. Есть немало драматических произведений на те же темы, но в других предлагаемых обстоятельствах. И, честно говоря, я пока не думал, чтобы взять спорт за основу какой-то драматической истории. Но, может, эта история когда-то всплывет.
"Д’Артаньяном из нас в школе был тот, кто понаглее"
— Вы до 10-го класса занимались в секции фехтования, у вас второй спортивный разряд. Вам довелось сниматься в фильме "Слуга государев" про Полтавскую битву, где вы играли роль шведского офицера, у вас была шпага, но фехтовать там вам не довелось. Вы говорили о том, как вас жутко костюмировали. Каково было тогда себя ощущать в амуниции времен начала XVIII века?
— Это было тяжко. Все снималось где-то на севере от Москвы в 30 градусов, на тебе парик, приклеенные усы, шерстяной костюм со всеми поддевками, перчатки, какое-никакое оружие. Мы-то артисты — нам то чай принесут, то кофе, то мы можем в тенек отойти. А основные войска состояли из ребят-срочников, которые играли и русских, и шведов. Мне их было жалко, им офицеры сидеть не разрешали, и через некоторое время — бах! — у кого-то из них солнечный удар. Мне в кадре не удалось участвовать в боях, я в атаку бежал. Применить свое фехтовальное мастерство там не удалось. Я быстро сдался — слава русскому оружию!
— В Свердловском театральном государственном институте вы получили за фехтование десятку по 10-балльной системе благодаря тому, что фехтовали левой рукой. Левши в спорте обычно ценятся. Почему вашим соперникам было неудобно против вас фехтовать?
— Я левша по природе, меня научили фехтовать и правой рукой. Когда мы сдавали экзамен, то строили бой, и я фехтовал двумя шпагами одновременно. И это как шутка прозвучала от нашего педагога. Мол, Олег, а тебе 10 баллов, потому что ты хорошо владеешь и правой, и левой рукой. В диплом, конечно, пошла только пятерка.
Соперникам против меня было неудобно фехтовать, потому что им было непривычно. Если говорить о спортивном фехтовании, ты стоишь с партнером по диагонали. А тут тебя ставят с ним в одну линию, левша реагирует совершенно обратными позициями. Это действительно неудобно, потому что у тебя другие объекты внимания, другие способы защиты и нападения. Но когда меня поставили в пару с левшой, я понял, что испытывают правши, фехтующие с левшами. Я очень долго пристраивался к этому моменту, а всего-то оказалось, что ось твоей атаки смещается и вестибулярный аппарат начинает по-другому работать.
— Вы фехтовали только шпагой. Была ли у вас возможность владеть другими видами оружия? И с кем из знаменитых постановщиков фехтовальных боев вам доводилось общаться и работать?
— Фехтовал только шпагой, у меня по ней была спецификация. Это самый тяжелый по весу вид оружия, самый легкий — рапира. И наш тренер был шпажист. С постановщиками общаться не доводилось. Но у меня есть друзья, с которыми мы знакомы больше четверти века, — это братья Мазуренко (постановщики фехтовальных боев в театре, кино и на эстраде Виктор и Олег Мазуренко — прим. ТАСС), с которыми я познакомился совершенно случайно. Я ходил к ним на спектакли, смотрел их работы в кино, и у меня есть планы посотрудничать с ними. Я планирую поставить спектакль "Последняя женщина сеньора Хуана" про Дон Жуана. Там, конечно, не будет таких массовых драк, мы ищем какие-то нестандартные ходы, как бы все это придумать. У них вообще мечта сделать "Театр плаща и шпаги", и я думаю, что с их упорством, талантом и энергией у них все получится. В этом театре репертуар должен подбираться под такую историю, где работает холодное оружие. У меня есть спектакль про пиратов для семейного просмотра. У нас тогда был первый с ними опыт, и они мне сделали несколько боев на шпагах и кинжалах.
Со знаменитым постановщиком боев в кино Владимиром Балоном общался игравший в нашем театре Виктор Авилов (заслуженный артист РФ, известен, в частности, по ролям в кинофильмах "Господин оформитель", "Узник замка Иф", "Мушкетеры двадцать лет спустя" — прим. ТАСС) как раз на съемках фильма про мушкетеров. Мне удалось однажды пообщаться с французскими постановщиками, когда мы устраивали праздники встреч Нового года в Париже для российских туристов и французов. И тогда одна из тем касалась императоров Наполеона и Александра, были мушкетеры. Приходили французские артисты, постановщики трюков, включая тех, кто занимался оружием. Мне кажется, у французов более точное представление о бое, но киношный, театральный бой во многом отличается от того, что было в XV–XVI веках. Здесь все равно присутствует элемент шоу: зритель должен видеть эти движения, а поединок на самом деле не длился больше минуты. Люди столько не выдерживали: кого-то из них убивали или ранили. Но это такой сказочный жанр. Это всегда было интересно, завораживало, поэтому я и пошел заниматься фехтованием.
— Почему вас во время занятий в фехтовальной секции называли Арамисом и кто был тогда д’Артаньяном? Кто из героев того знаменитого романа вам нравился больше всего?
— Нас было четыре пацана из моего школьного класса. Был один понаглее — он и был д’Артаньяном. У него взрывной характер, эмоциональный парень. Левка Россоха, как такой рассудительный, был Атосом. И еще был у нас плотный такой парень, левша — Портос. Я еще параллельно занимался в театральной студии и даже взялся писать сценарий "Трех мушкетеров", чтобы все это как-то воплотить. Но все это заглохло, потом мы повзрослели, я больше переключился на театр. Наш тренер переехал из нашего города, ну и мы уже почти школу закончили.
Что касается любимых героев из этого романа Александра Дюма, то буду нестандартным — это кардинал Ришелье. Мне всегда нравится в людях ум, Ришелье прежде всего политик. Напротив же какое-то такое благородство. Когда уже начинаешь знакомиться с историческими фактами, то понимаешь, что это были за мушкетеры. А политик остается политиком — он и несет ответственность. Вот Мазарини уже потом был не очень.
—Четырехкратный олимпийский чемпион и семикратный чемпион мира по фехтованию Виктор Кровопусков рассказывал, что чуть не лишился глаза, куда ему попал осколок от маски во время одного из боев. Приходилось ли вам рисковать так здоровьем во время учебы фехтованию?
— Пару раз у меня такое было, когда я забыл надеть ракушку. Тренировочный бой, зачем она нужна, вот и поплатился за это. Мне прилетел такой хлесткий удар, было неприятно. А однажды мы с моим визави пошли на выпад, и мне попало между маской и воротом куртки. Слава богу, крови не было, меня не проткнули, шпага партнера сломалась. Но тренер рассказывал, что на дорожке были и смертельные случаи, когда обломок попадал, например, в сонную артерию.
— Саблистка Софья Великая выигрывала две Олимпиады в командном турнире, выходила в финал трех Олимпиад подряд в индивидуальной дисциплине и все их проигрывала. Насколько интересна для воплощения на сцене для вас эта история?
— Любые переживания должны быть в динамике, и ты же не будешь делать моноспектакль. Переживания — это не про театр. Переживать должен зритель, а артист должен действовать. Если в этой истории есть какое-то действие, ты все равно не обойдешься без какой-то визуализации того, что происходит на тренировке, на дорожке. А без этого никуда. Тогда это должны делать профессиональные спортсмены, а в театре понятие дублера, как в кино, не предусмотрено. Театр — это не про переживание, а про конфликт. То есть должна быть хотя бы пара, а все остальное называется моноспектаклем.
"Сборная СССР по хоккею времен Харламова — мой идеал"
—Вы говорили, что вам нравится следить за чемпионатом мира по футболу. Удобно ли вам было смотреть турнир в Катаре, который проходил в те же сроки, что и театральный сезон, — в ноябре-декабре?
— Тот чемпионат мира прошел мимо меня. Для меня было интересно, когда лето, у тебя нет работы и есть особый интерес к нашей команде. Я помню прекрасно организованный у нас чемпионат мира 2018 года, в котором наши вышли в 1/4 финала. У нас есть такая постановка "Встреча с песней". Это спектакль музыкальных пародий, и я даже сделал номер на эту тему. Шуточный номер, когда девочки и мальчики выступают под "Лебединое озеро", и показан тот момент, когда мяч от ноги Игоря Акинфеева отлетает от ворот (в победной для сборной России серии пенальти матча 1/8 финала со сборной Испании — прим. ТАСС). В то время это воспоминание у зрителей было свежим, и это была кульминация всего номера. В тот момент было понятно, какое отношение у нас было к российскому футболу, но я в наших ребят все равно верю.
— Во время чемпионатов мира вы больше следите за тем, что происходит на футбольном поле, или же за разными историями, которые сильно характеризуют турнир? Берете ли вы что-то оттуда для работы?
— Мне больше всего интересен процесс игры. Все, что происходит за кулисами, неинтересно. Может, специалистам это и надо, но я любитель. Мне нужно только вот это шоу, красота. Например, когда вратарь от своих ворот запульнул, и мяч залетел в противоположные ворота. Или когда один проходит через всех на поле и забивает. То есть интересно наблюдать за такими драматическими моментами.
— Еще давно вы говорили, что в вашем театре болельщик — каждый второй. Играете ли вы сейчас в футбол в Театральной футбольной лиге?
— Раньше мы активно этим занимались, потому что вся эта история с футбольной лигой была организована. Сейчас это как-то все заглохло, многие театры, насколько я знаю, от этого отказываются. По моим данным, есть только четыре театра, которые согласились в этом участвовать. Мы в эту четверку входим, пока все это в стадии организации. Однажды даже второе место заняли. Причем у нас тогда не было формы, играли кто в чем спортивном пришел. Один раз я тоже играл. Только потом это стало в плане организации выходить на профессиональный уровень, мы даже форму купили, она у нас где-то до сих пор лежит. Мы готовы, и у нас есть молодые ребята. Игр пока нет, но мы не отказываемся от участия. А я приду за наших болеть.
— За какую спортивную команду болеете вы и вообще в театре?
— Ребята болеют у нас за разные команды: кто-то за "Спартак", кто-то за "Динамо". Один из наших артистов из Челябинска, поэтому болеет за челябинский "Трактор". Я иногда, как уроженец Екатеринбурга, болею за "Автомобилист".
— Кто ваш любимый спортсмен?
— Таким идеалом в спорте остается наша сборная СССР по хоккею времен Валерия Харламова.
"С костылем на сцене на девятый день"
— В августе прошлого года вы говорили, что важным делом для театра было то, чтобы поменять зрительские кресла в зале с основной сценой. Все ли удалось сделать, предполагается ли в будущем глобальная реконструкция театра и не было ли разговоров о возможном переезде?
— Все удалось. Кресла стоят новые и, как мне кажется, более удобные. Все планы, которые мы задумали, реализовали. Мы нашли деньги, которые сами заработали. И мы не обманули зрителей. У нас была уже глобальная реконструкция в 1996 году, когда сцена стала в два раза больше, появились дополнительные помещения для склада декораций, костюмерный, пошивочный и музыкальный цехи. Нам уже некуда больше расширяться в нашей локации. Была идея расширения вглубь, но там рядом прорыли метро. В общем, сейчас мы ограничены тем, что имеем. Если мне не изменяет память, наша площадь — 1 018 кв. м на все про все. Конечно, места не хватает, но в тесноте да не в обиде, так как раньше места было еще меньше.
Что касается переезда, то у нас уже есть привязка к нынешней местности. Планы по переезду были еще у Беляковича, были проекты гораздо большего здания с цоколем, с залом на 300 мест, большими гримерками, другими служебными помещениями, выделена земля. Но это все кануло в Лету. Новое здание должно было быть недалеко от нынешнего, и теперь на том месте стоит школа. Мечты о некотором расширении остаются, но это пока только мечты. Да и это место уже намоленное, его терять не хочется. Потому что все-таки Театр на Юго-Западе должен быть именно в районе юго-запада, хотя чисто административно мы находимся в Западном административном округе.
— Виктор Авилов, который и привел вас в Театр на Юго-Западе, не боялся играть Воланда в "Мастере и Маргарите". Ту роль называют его последней большой победой в жизни. Вы тоже давно играете Воланда, насколько вы сами суеверны и нет ли у вас ощущения, что когда играете эту роль, то испытываете судьбу?
— Когда Белякович только поставил этот спектакль, это был 1993 год, я в нем уже был занят, правда, в массовке. Потом я играл в нем Коровьева, а спустя годы — Воланда. Еще когда Авилов был жив, он приводил батюшку на этот спектакль. Потом батюшка поднимался к нам за кулисы, благословлял все это дело и говорил, что это светлый спектакль, добрый, хороший, ничего не бойтесь. И Виктор Васильевич к этому спектаклю хорошо относился.
Ну а я человек верующий, понимаю, как мне кажется, как все это устроено. И мой персонаж Воланд мечтает о прощении. По сути, он падший ангел, но это невозможно. Для гармонии мира должно быть черное и белое, свет и тень. Поэтому я не боюсь.
—АвиловигралВоланданесмотря на то, что у него была вторая группа инвалидности после туберкулеза. Можно ли говорить, что Авилов был, что называется, дитя такого смутного времени, и таких сильных духом людей на сцене сейчас мало встретишь?
— Я думаю, каждое время рождает своих героев, и в каждом театре они есть. У меня был друг-однокурсник, он служил в театре в Питере, играл до последнего, хотя у него была онкология. Пока он мог терпеть, он выходил на сцену. И таких примеров много: Евгения Добровольская еще летом выходила на сцену при таком известном диагнозе (народная артистка РФ скончалась 10 января — прим. ТАСС). А Виктор Васильевич выходил играть до последнего, терпя все боли. Но когда он уже знал о диагнозе, на сцене он больше не появлялся.
—Белякович в своем театре тоже играл до конца жизни?
— С Романычем вообще отдельная история. Он был-был, накануне мы еще репетировали, и вдруг его не стало. Это немного другая вещь, было страшно. А что касается героев, то у меня была операция на спине, мне вырезали грыжу, ноги были парализованы. На четвертый день после операции я на костылях уже был на съемках, а на девятый день уже с одним костылем я был на сцене. Я не считаю это героизмом: билеты проданы, зритель пришел. В то время у меня не было еще второго состава именно в роли Воланда и Ван Хельсинга в "Дракуле". И таких артистов у меня много, которые с температурой или как-то еще все равно идут. Приходится их заменять, если вообще невозможно играть.
— Белякович говорил, что очень любил артистов, называл их святыми людьми. У вас как у художественных руководителей к актерам отношение больше как к подчиненным или как к членам семьи?
— Я же сам артист, поэтому какое у меня может быть к ним отношение? Конечно, как к соратникам, коллегам, друзьям. Я из той же породы, я артист прежде всего, это только потом меня назначили художественным руководителем. А так я понимаю, что это, как и почему. Без любви вообще трудно жить, а уж делать театр тем более.
— Есть ли у вас мечта, как в свое время получилось у Беляковича, открыть театру человека со стороны, который бы достиг уровня Авилова?
— Да я как-то об этом не задумывался. Ну так сложилась судьба у этого парня, который водил самосвал и вдруг стал великим артистом — по крайней мере, медийным и известным. Тут как фишка ляжет. Как говорил тогда Сергей Белякович (брат основателя Театра на Юго-Западе Валерия Беляковича — прим. ТАСС), он хорошо анекдоты рассказывает, пусть приходит в театр. Так же все начиналось, и никто тогда не думал ни о деньгах, ни о славе, ни о чем. Все были сумасшедшие, все бредили этим театром, Романыч всех убеждал в том, что это интересно, нужно. Он воспитывал их как артистов, служителей Мельпомены и прочих. Кому-то, как Авилову, именно так Фортуна улыбнулась с его нестандартной внешностью — кино за него зацепилось, и он был там реализован, как и в театре. У Сергея Беляковича судьба так не сложилась, хотя он не меньшего таланта. Миша Докин тоже был замечательный артист, Виктор Борисов, Володя Копалов — их целая плеяда. Не у всех сложилось, это случай. По мастерству и актерскому дарованию они были ничем не хуже Авилова. Но он был просто известным.
— С сентября 2023 года у вас идет спектакль "Анна Каренина", и вы тогда говорили, что будете этот спектакль доводить, корректировать в нем что-то и что-то сокращать. В нынешнем репертуаре у вас немало классических произведений. Что в них вы пытаетесь добавить своего, а что должно оставаться неизменным, чтобы не разочаровывать зрителей?
— Во-первых, этот вопрос больше стоит адресовать к постановщикам этих спектаклей. Это Олег Анищенко, который занимался постановкой "Анны Карениной". Сейчас у нас идет спектакль Михаила Беляковича "Мертвые души". Классика должна присутствовать. Когда режиссеры приходят ко мне с предложениями, рассказывают свою концепцию, я даю добро, и это все воплощается. Это всегда разговоры о любви, какой-то карме, добре, зле и прочем. Это уже отдельное интервью с режиссерами. Я как художественный руководитель только за то, чтобы репертуар был больше разноплановым, разнонаправленным, разножанровым, и мы пока с этим успешно справляемся. И это самое последнее дело — ставить режиссеров в какие-то рамки.
Вот пришел человек с фантазией, опытом, желанием, он видит так, и я не считаю правильным влезать в чужую картину мира. Если я доверился режиссеру и если это победа, то это его победа, а его провал, это его провал. Но обычно у нас победы (смеется), а значит, выбор и мой, и их верный. И зритель дает свои оценки — кому-то нравится, кому-то нет. Театр — это вообще дело субъективное, а влезать в творческий процесс других людей, притом что я их знаю и мы давно вместе, не считаю нужным. В этом у них есть свобода.
— Аль Пачино сравнивал профессию актера с канатоходцем, но если в театре канат висит под потолком, то в кино он на земле. Что сложнее: театральному артисту переключаться на работу на съемочной площадке или киноактеру выходить на сцену?
— Как я думаю, везде существуют свои сложности и своя специфика. Когда я был еще молодым артистом и меня приглашали в кино, мне говорили: убери "Юго-Запад". Я привык именно к театральному способу существования, из меня лезли эти жесты, мимика, голос. Мне кажется, если артист чисто киношный, ему будет сложнее попасть в театр. Легче артиста чуть-чуть прижать и успокоить, чем из него выковыривать эмоции. Театр все-таки требует такого эмоционального яркого существования, причем не в одном дубле, кадре и сцене, а три часа. И ты продержи вот это все, и если у тебя нет опыта, то сделать это сложно. Насколько я понимаю и знаю, многие артисты, которые снимаются в кино, служат где-то в театрах или, по крайней мере, играют в антрепризах. И они понимают, что такое театральный процесс. Театр помогает киноартистам же быстро включаться, на раз, умением простраивать себе задачу пусть даже в каком-то небольшом эпизоде, какой-то одной сцене, умением простроить себе существование на перспективу. На площадке у режиссера при нынешних диких графиках не хватает времени порепетировать с артистами, и я с этим тоже сталкивался. И умение быстро включиться, проанализировать и выстроить линию поведения имеют только театральные артисты, и это очень помогает в кино. Как и умение правильно выстроить свою линию поведения и смонтировать ее внутри себя.
