Три года назад Константин Хабенский начал руководить Театром имени Чехова, но с тех пор еще не поставил там ни одного спектакля в качестве режиссера. Начнет он с «Чайки» Антона Чехова — знаковой постановки для этого театра. О творческих и просто рабочих планах актера, режиссера и благотворителя с ним беседовал главный редактор Business FM Илья Копелевич.
Константин Юрьевич, вы когда-то были признаны самым популярным актером, разные есть рейтинги, безусловно, вы один из самых успешных в России киноактеров. В общем, всем простым людям кажется, что в кино славы, денег, любви, всего такого больше. Я прочитал, что с тех пор, как вы руководите Художественным театром, вы за два года 14 съемочных дней всего себе позволили. Расскажите, почему сделали выбор в пользу театра?
Константин Хабенский:
В вашем монологе очень много вопросов. Давайте отвечу на последний, почему такой выбор был, перепрыгнуть, предположим, от 250 съемочных дней в году к 14. Произошли некоторые изменения в моей жизни, доверили руководство Московским художественным театром, надо было делать выбор: либо пытаться везде успеть, что, в принципе, отразилось бы, наверное, на качестве, либо заняться основным делом. И я принял решение, что большую часть времени буду посвящать проникновению в вопросы Художественного театра, это не только связанные с постановками, со спектаклями, но и с технической подоплекой, со структурой театра, набирать команду, то есть там много-много-много было вопросов, которые до сих пор в моей жизни, скажем так, передо мной не вставали. Поэтому мне нужно было в них разобраться, что-то понять, что-то делегировать команде для того, чтобы все это заработало. И, наверное, наберусь наглости и скажу, что команда собрана, и я могу позволить себе уже больше времени посвящать кинематографу. То есть это не то, что одно исключает другое?
Константин Хабенский:
Театр — это, сейчас я не буду говорить за всех актеров, это немножко неправильно, но для меня было, есть и будет, театр — это хобби, прекрасное хобби, которым я занимаюсь, мне нравится этим заниматься. Это далеко не место для зарабатывания денег, но я очень надеюсь, что те актеры, которые у нас лишены пока возможности сниматься в кино, имеют возможность прожить на ту зарплату, которую получают в театре, если работают. И все-таки, насколько мы знаем историю, у нас чистых киноактеров почти нет. То есть такое впечатление, что это российская такая особенность, что для наших актеров сцена, зал, живая публика и труппа, художественный руководитель — без всего этого и нет актера.
Константин Хабенский:
Нет-нет, вы заблуждаетесь. Я вам скажу: у нас есть чистые киноактеры, и это по большому счету очень большой срез молодого поколения, которое хочет независимости, хочет популярности. Это нормально, потому что это все-таки самый быстрый путь, помимо скандалов, которые можно раздуть вокруг своей персоны. Есть еще путь через кино, через платформы, и не всегда, скажем так, он удачный, не всегда он складывается. Но многие, кого я знаю, говорят, что театр подождет, сейчас самое главное — это кино. Но слово здесь, наверное, главное — «подождет». Видимо, все-таки тот уклад, который со времен отцов-основателей, со времен немого кино был заложен, за основу ставит какой-то островок под названием театр, в котором, во-первых, можно посвящать время фантазии, это и есть репетиции, а потом есть возможность что-то исправить, — это уже спектакль. Если это хорошие спектакли, спектакль один на другой не похожи, они могут быть и провальными, могут быть мегауспешными, это дело живое, это зависит и от настроения актеров, это во многом зависит и от настроения зрителя, который пришел, от климатических условий нашей страны. То есть много составляющих, которые являются сегодняшним спектаклем, который идет именно сегодня вечером на сцене театра. Вам что самому ближе, где вы чувствуете себя ярче, сильнее?
Константин Хабенский:
Это разные вещи. Вот я вам точно скажу, театр и кино — разные вещи. А если бы пришлось выбирать либо одно, либо другое?
Константин Хабенский:
Я бы выбрал материал и компанию, наверное, в первую очередь я бы оттолкнулся от того материала, который мне предлагают. Было это в моей жизни, не было, интересно ли мне это. И компания обязательно — это и команда, которая снимает, и команда актерская, наверное, так. Поэтому вот такой выбор я бы сделал, если бы стоял такой вопрос. Вы сейчас сказали, что молодое поколение актеров больше любит свободу, сегодня они играют там, завтра тут, в общем, фриланс актерский. В принципе, наверное, что-то изменилось за последнюю театральную эпоху, потому что раньше театр был как монастырь, иногда как секта, где есть во главе важный человек, отец, царь и бог — главный режиссер, художественный руководитель, кстати, художественный руководитель всегда был и основным ставящим режиссером, а как иначе. А сейчас и в вашем лице тоже мы наблюдаем другое? Хорошо это или плохо, или просто нет теперь таких главных режиссеров?
Константин Хабенский:
Это ни плохо, ни хорошо. Но это тенденция, это не случайность.
Константин Хабенский:
Послушайте, это время. Потому что у театра, в отличие от того театра, о котором вы говорите, дом, семья и так далее, появилась очень большая конкуренция — телевизор, платформы, интернет и так далее и тому подобное. И как таковая, наверное, семья разрушилась. Театр сейчас — это команда людей, которые собираются по интересу и по любви к делу. И в моменте, а не на десятилетие, как как раньше это было принято.
Константин Хабенский:
В спланированном моменте: раз — все будет, повтора не будет, это другая история. Спланированный момент — это мы собираемся, мы говорим: «Мы работаем? Мы работаем. Мы сколько работаем, год-два-три-пять-десять? Десять. Хорошо, поехали». Мы работаем, учитывая интересы на стороне, как кино, так и другие театральные постановки и так далее. Как мне кажется, время крепостничества прошло. А как же тогда лицо театра? Как мы десятилетиями считали, что у Московского художественного театра одно лицо, Театр Вахтангова, который вышел когда-то из МХТ, — чуть-чуть другое. Потом другие режиссеры появились, другие школы, они имели лица. Сейчас у МХТ есть свое лицо?
Константин Хабенский:
Ответ на первый вопрос. Я вам скажу следующее: не так много времени прошло, осенью будет третий год, как я руковожу театром. Естественно, каждый год идет набор новых актеров, выпускников. И я стараюсь собирать молодую команду, молодых актеров одной крови театральной из театральных школ, которые мне нравятся. Это Школа-студия МХАТ в основном или неважно?
Константин Хабенский:
Не обязательно, но Школа-студия МХАТ, естественно, в первую очередь, больше внимания к ней. Во-первых, она ближе, и можно зайти посмотреть, что они там делают. Но школу молодых актеров по крови я собираю. А словами можно хоть одну отличительную черту этой крови? Я понимаю, что это как про музыку, довольно сложно.
Константин Хабенский:
Очень просто. Во-первых, люди талантливые. Все таких хотят.
Константин Хабенский:
Во-вторых, люди, которые не боятся кидать себя в пробы различные. В-третьих, люди, которые действительно очень хотят работать по профессии. Я, наверное, сказал очень общие вещи. Да все подпишутся, любой.
Константин Хабенский:
Здесь есть еще один нюанс, который я не буду вам объяснять словами, потому что это не объяснить, а расскажу ассоциативно. Очень много талантливых ребят приходит, показываются и так далее, но «почему же вы не взяли меня?». Я могу ответить очень просто. Вы знаете, я набираю, предположим, команду людей, которые играют в футбол, мне в этой команде не совсем нужны прекрасные спортсмены, которые блестяще играют в волейбол. Идите в тот театр, который пропагандирует игру в волейбол, там вас возьмут, а здесь играют в футбол. МХТ традиционно, если понимать его ауру, имеет мхатовскую паузу. Это стереотип, но он не на пустом месте возник.
Константин Хабенский:
Что такое мхатовская пауза? Это способность актера держать зрителя без слов, без беготни, магнитить зрителя своим талантом и внутренним монологом. Это актер, который может держать зрителя, вот что такое мхатовская пауза, а не вымеренное до секунд определенное пространство тишины между одной репликой и другой. Я бы не рассматривал мхатовскую паузу как что-то такое придуманное только в Московском художественном, нет, это актеры, которые умеют держать зрителя. Это часть вашего футбола, да?
Константин Хабенский:
Да. Я очень надеюсь, что в спектакле «Чайка», который выйдет 30 ноября, без которого Московский художественный театр не может долго быть, [тоже это будет]. Надо было с чего-то начать [в качестве режиссера], и я подумал, что самый скромный вариант — это начать с «Чайки». Хочешь сделать хорошо, сделай сам. Вы Константина Треплева играли (персонаж пьесы. — BFM)?
Константин Хабенский:
Нет. А Бориса Тригорина
(тоже персонаж пьесы. — B
FM)
?
Константин Хабенский:
Тригорина играл как раз у Константина Юрьевича Богомолова, разбирался в этом материале. Что касается мхатовских ли пауз, отношения ли к Чехову, к чеховским персонажам, к текстам — почему мы ставим этот спектакль сейчас, почему он сейчас актуален? Я думаю, что все ответы на этот вопрос зрители увидят, придя на премьеру или на последующие спектакли. Потому что мы сейчас копаемся с командой единомышленников и однозначно приходим к выводу, что это настолько живая и про людей вещь. Вы хотели когда-нибудь сыграть именно Треплева, между Треплевым и Тригориным?
Константин Хабенский:
Я не помню, чтобы у меня было такое вот страстное желание… Сыграть кого бы то ни было?
Константин Хабенский:
Рваться на какие-то главные позиции. Тем более что я не совсем уверен, что мужские позиции в пьесе «Чайка» являются главными. Даже я вам скажу, что совсем о другом мы делаем спектакль и высказывание — не о мужчинах, а о женщинах, которые делают мужчин. Либо они их возносят наверх, либо они их топчут в грязи. Мы делаем про женщин спектакль, которые дали крылья в свое время Сальвадору Дали, которые воспитали поэтов, писателей, киношников и так далее. Не буду углубляться дальше в «Чайку», потому что лучше будет посмотреть. Если я скажу, что почти все пьесы Чехова, а уж тем более «Чайка», могут иметь миллион прочтений, кто там хороший, кто плохой, в каких они отношениях, я скажу банальность. Но ни один спектакль «Чайка» не похож на другой.
Константин Хабенский:
Я думаю, что самое главное сейчас, если закончить историю про «Чайку», — это убедить команду актеров и команду создателей спектакля в том, что это не музейная история, не музейная постановка, а это очень живая история про сегодняшних людей. И неважно, в каких костюмах они ходят, где действие происходит и так далее. Если зритель в зрительном зале считывает информацию про себя, значит, это классика на все времена. Просто нужно понимать, какую информацию сегодня мы даем зрителю. Театр всегда, наверное, про сегодняшнее. И вот, знаете, спор, который идет в кругах интеллигенции, более молодой и более возрастной, насчет переделок классики. Я понимаю, что «Чайку» не надо переделывать. Но в нашем театре, можно по-разному это назвать, кто-то называет переделкой, кто-то интерпретацией, кто-то версией, люди по этому поводу сильно спорят. Чем люди более взрослые, тем чаще их это раздражает. Был знаменитый спор по телевизору между Познером и Богомоловым. Вот он тоже, так сказать, не выдержал того, что не увидел там того, что он себе представляет как читатель. А как зритель он увидел другое. Где вы здесь вот в этом, что вы можете себе позволить?
Константин Хабенский:
Константин Юрьевич Богомолов — это человек пишущий, талантливый, и он в свое время пошел по пути Мольера, который, в принципе, так и создавал свой театр — переписывал какие-то древние пьесы на сегодняшний лад и тем самым будоражил публику. Талантливо, естественно это делал, но это был, скажем так, актуальный театр сегодняшнего времени с узнаваемыми сегодняшними политическими, или бизнесовыми, или еще какими-то персонажами. У меня на это не хватает таланта, чтобы переписывать, дописывать и фантазировать на эти темы, я стараюсь разбираться в классическом материале, который мне предоставляется и в котором я нахожу, как мне кажется, сегодняшнее звучание, вот и все. Поэтому человек, который боготворит пьесы Чехова, узнает текст. Может быть, он увидит, что это адресовано кому-то другому, нежели от персонажа к персонажу, может быть, он увидит какие-то исповеди напрямую со зрителем, это называется интерактив, может быть, он увидит, если он хорошо знает пьесу «Чайка» и знает, что там всего четыре действия, может быть, он увидит еще и пятое действие, которое мы сочиним, но оно будет визуальное и будет нас перекидывать в следующее пьесы Антона Павловича Чехова. Вот такие вещи мы себе позволяем, может быть, местами довольно яркие по проявлениям, это, возможно, немножко шокирует чехолюбов, но мне кажется, все имеет право на существование. Поэтому я разбираюсь в классическом тексте, который мне предоставлен. Про драматургов тоже хотел поговорить. В золотой советской кинотеатральной эпохе были большие и главные режиссеры, большие школы драматургии, которые были при театрах. Собственно, это до революции началось, «Чайка» с Комиссаржевской провалилась в Александринском театре, но была поставлена в Москве и стала мировым явлением. Чехов и Горький, потом в советское время Арбузов, Горин и Арканов ставили в «Ленкоме», Вампилов — во МХАТе. А что сейчас?
Константин Хабенский:
Естественно, эпоха перековки писателей в драматургов происходила непосредственно при содействии отцов-основателей Московского художественного театра, естественно, Чехов, Горький и Булгаков всех собирали сюда для эксперимента. Это был эксперимент, и это нормальная ситуация, когда в театре есть драматург. Сказать, что сегодня в Художественном театре есть свой драматург, я не могу, потому что мы только-только начинаем. Расскажите нам, что происходит в «Артхабе» у вас (артрезиденция Константина Хабенского, где любой желающий может предложить собственный проект по одному из трех направлений: театр, киноискусство и оригинальный жанр. — BFM)?
Константин Хабенский:
В «Артхабе» два с половиной года происходило следующее: мы делали эскизы на определенные темы, в том числе по современной драматургии, в том числе по содружеству режиссера и драматурга, они сами сочиняли в поисках тем для комедии, молодежных спектаклей и так далее. То есть каждый блок, в котором было по пять эскизов, был направлен на определенную тему. Это была достаточно бурная жизнь Художественного театра на протяжении двух с половиной лет. Скажу, что результаты очень хорошие. Мы нашли для себя молодых нестандартных режиссеров, мы с ними работаем, вот что самое главное. Предположим, есть прекрасный Дмитрий Данилов, драматург современный, который пишет, пьеса «Стоики» была написана специально для Художественного театра, она идет на Малой сцене. Мы с Димой договорились, что он будет писать еще. Это все начало захода драматургии разного веса, но талантливой драматургии в Художественный театр, этим нужно дорожить. Поэтому я не говорю, что у нас сейчас есть, нет, мы в поиске, мы открыты. Приходится много читать всякой дребедени, не скрою, на это тратить свое время, но, когда находится талантливый человек, естественно, мы цепляемся за него. Есть ли какая-то роль в кино, которая ближе всего вам как личности, где вы играли больше всего себя самого?
Константин Хабенский:
Слушайте, играть себя самого, с одной стороны, сложно, с другой стороны, неинтересно, к этому надо прийти. Во-первых, это нужно сойти с ума для того, чтобы играть самого себя. Ну, из того, что вам предлагали?
Константин Хабенский:
Чем дальше от меня, тем интереснее, тем интереснее находить какие-то соприкосновения, точки соприкосновения. Чем дальше, тем интереснее, чем глубже упасть или взлететь, чем ширше налево или направо, тем интереснее искать какие-то точки единения. Первая премьера в этом сезоне, на которой я был и которая мне очень понравилась, хотя я вижу третий спектакль «Самоубийца» в своей жизни, мне очень понравилось то, что я увидел здесь. Еще Станиславский просил вождя народов разрешить этот спектакль, потому что цензура, вполне объяснимо, не очень разрешала и в итоге так и не разрешила. А сейчас с кем-нибудь советоваться надо или не надо?
Константин Хабенский:
Спектакль «Самоубийца», о котором мечтал Константин Сергеевич Станиславский в 1931 году, писался, по-моему, два года, в довольно серьезном переходном периоде. Переход от НЭПа к более стройной системе пролетариата. Эрдман начинал еще в период НЭПа, а заканчивал уже в стройной системе. Возможно, именно поэтому в тот момент ни у Мейерхольда, ни у Константина Сергеевича Станиславского не получилось найти понимания у руководства страны, что это действительно яркая сатирическая, на уровне «Ревизора», пьеса, говорящая о проблемах страны. Может быть, это был не самый удачный период. Мы, спустя 91, по-моему, год, закрыли, скажем так, историческую необходимость и желание историческое Константина Сергеевича. Это произошло, это предпоследний спектакль в рамках празднования 125-летия Московского художественного театра. Программа 125-летия Московского художественного театра была согласована, отвечаю я вам на ваш вопрос. Теперь о другом, о вашей работе в фонде. Я сам не смотрел, но мне рассказали про прекрасный документальный фильм, этому посвященный, который называется «Как я стал ребенком». Он, собственно, не про вас, он про ваш фонд — про людей, которые там работают, и как там все происходило. И я тоже другими глазами стал смотреть на то, как это организовывается. Во-первых, я узнал, что, как минимум, несколько лиц, с которыми мы на Business FM давно знакомы, это были наши частые гости, они активно в этом поучаствовали. Говорят, что, если посмотреть этот фильм, непонятно даже, почему вы вообще еще можете быть актером. Потому что это такое огромное, великое дело.
Константин Хабенский:
Почему я вообще еще продолжаю заниматься творчеством? Потому что у меня прекрасная команда, которая дает мне возможность заниматься моей профессией. Более того, я скажу — чем честнее, точнее и фантазийнее я буду заниматься тем делом, диплом по которому я имею, тем, возможно, больше результатов это даст для благотворительного фонда. Наш фонд 17-й год помогает детям и молодым взрослым с опухолями головного и спинного мозга. Мы начали, грубо говоря, совсем маленькой командой, я и одна моя помощница. В 2013 году меня познакомили с Аленой Мешковой и с ее командой, это была тогда небольшая команда, четыре-пять человек, я не помню. Алена начала структурный подход к работе фонда. Зачастую я не верил, что это может работать, но это заработало. Это заработало, мы стали помогать не только адресно, не только, скажем так, уже по факту болезни, мы стали опережать болезнь, мы стали работать в разных направлениях, знать и не бояться. Это для того, чтобы родители понимали, что это все излечимо, и чтобы родители, врачи улавливали первые симптомы, чтобы не затягивать, чтобы сразу же обращаться, эта борьба с канцерофобией, потому что у нас слово «рак» — это все, приговор и так далее. Мы стали раскручивать эту историю, мы стали поднимать уровень профессиональный врачей, которые занимаются онкологией. То есть благодаря нам даже есть некоторые регионы, в которые мы вывозили врачей, с которыми мы работаем, которые являются попечителями фонда, мне писали из Читинского региона, что там действительно заработали по-другому врачи. Это все история работы фонда, эта история работы с законодательной властью, когда это не только наш фонд, это сообщество благотворительных фондов, которые планомерно, спокойно работают с законодательной базой Российской Федерации для того, чтобы подсказать, как проще, как правильнее, как точнее составить те или иные законы. Вы уже много лет этим занимаетесь. Цена вопроса излечения тех диагнозов, с которыми работает ваш фонд, не падает? Она все такая же, она все так же остается недоступной для людей, у которых нет больших денег?
Константин Хабенский:
Нет, вы немного заблуждаетесь, есть квоты государственные. Говорить о том, что фонд тот или иной заменяет государство, это глупо. Тот или иной фонд имеет возможность быть более подвижным, быстрее реагировать на какие-то запросы, но вместе с государством. Есть квоты, которые выделены на лечение тех или иных болезней. И они всегда доступны, их всегда хватает?
Константин Хабенский:
Я вам скажу очень просто: их иногда не хватает в конце года. Бывает такое, что их не хватает по разным причинам, год на год не приходится, но бывает, что их не хватает. Тут подключается фонд — разумеется, у фонда есть запасы. Фонд уже изучил проблематику работы, предположим, в нашем направлении, и мы готовы. Мы готовы поддержать, мы готовы помочь, мы готовы вместе с государственными медицинскими учреждениями сделать так, чтобы было эффективнее. Предположим, это огромные закупки современного медицинского оборудования, и КПД взлетает в тысячи раз на новом оборудовании, которое позволяет за пять минут решить и увидеть ту проблему, которую иногда решали неделями, бывает и такое. И, представляете, неделю человек сидит ждет результата или пять-семь минут, и результат уже готов. Это важная вещь, но это совместно с медицинскими государственными учреждениями, которые имеют большой ресурс, и мы помогаем. Помогаем мы, естественно, спрашивая, что вам надо. Они либо говорят, что у нас все есть, либо говорят, нам нужно то-то, поможете? Мы помогаем. Я знаю, что вы в данном случае логистику обеспечиваете, потому что эти дети зачастую не там, где им эта помощь может быть оказана.
Константин Хабенский:
Логистику мы обеспечиваем, естественно, благодаря тем людям, которые неравнодушны в нашей стране. Люди присылают не только деньги. Люди присылают свои заявки из разных городов, они говорят: «У меня нет возможности помочь вам финансово. У меня есть машина, я могу привезти, увезти. У меня есть накопленные мили — поезда, самолеты, такси, я могу передать их в фонд». Мы принимаем любую помощь. Ее, во-первых, много не бывает. Либо человек говорит: «Я готов прийти клоуном, попрыгать где-то и так далее, это моя помощь». Мы говорим: «Окей, хорошо». Фиксируем, звоним, предположим, в Екатеринбург, говорим: «Сережа и Вася, вы готовы, у вас есть команда?» Побежали и делают. Сделать так, чтобы привести человека из региона в Москву, или в Питер, или в Екатеринбург, или в Казань, чтобы он там прошел часть лечения, да, это в наших силах. Но в наших силах сделать так, чтобы в тех крупных регионах и областях, откуда мы везем подопечного, существовал такой же медицинский центр, реабилитационный, предположим, чтобы ему не уезжать из родного дома, чтобы он в родном регионе проводил лечение. И мы этим тоже занимаемся. Вот, предположим, госпремия за благотворительность, которую я получил пару лет назад: все деньги, а там 10 млн рублей, порядочная сумма, ушли сразу в дело, сразу в реабилитационные центры в областях. Вот и все. В давние времена я пару раз в Нью-Йорке был на мюзиклах, в обоих случаях спектакль заканчивался предложением публики, которая, кстати, очень разогретая эмоционально, внести что-то в какой-то благотворительный фонд. Ни один не уходил, не сделав какое-то, большое или маленькое, пожертвование. У нас в театрах этого нет. Могло бы это быть?
Константин Хабенский:
Вот мы сейчас будем играть спектакль «Поколение Маугли», это большой детский музыкальный благотворительный спектакль, единственный благотворительный спектакль, который идет в репертуаре театра, нигде в стране больше такого нет. Спектакль встал в репертуар в 2022 году, до этого восемь лет он мотался по городам и весям. В этом году спектаклю исполняется десять лет. Это спектакль, на который люди покупают билеты, приходят с детьми, и в конце спектакля они понимают, что стали соучастниками в хорошем смысле помощи подопечным нашего фонда, фонда, который я представляю. Вот и все, что я хочу сказать по поводу надо ли делать подобные вещи в драматическом театре. Надо, но это нужно делать аккуратно и в радость тем, кто приходит в зрительный зал. Что касается всех остальных площадок, это могут быть и рок-, и поп-площадки, и какие-то концертные вечера, я это делаю регулярно. Я прошу моих друзей регулярно, чтобы они, выступая на больших площадках, рассказывали о фонде и предлагали зрителям, которые приходят, не проходить мимо проблем фонда и помочь. Люди мне верят, и я не могу какими-то некорректными, туманными действиями фонда подвести жертвователей, они безгранично верят мне, верят фонду, верят нашим друзьям, которые со сцены озвучивают и говорят: «Давайте поможем, я верю Константину, он делает хорошее дело». И отклик идет просто стотысячный, как вы понимаете. Но я еще раз хочу сказать, что подобных проектов, как «Поколение Маугли», в стране нет. В этом смысле Московский Художественный театр опять новатор. Вот как когда-то отцы-основатели запретили входить после третьего звонка, то есть они придумать-то это придумали, когда придумывали структуру и политику театра, но решились на это спустя десять лет, только после того как, театр заработал, что вызвало страшный негатив и проклятия в сторону Художественного театра. Но сейчас это норма для всех театров: после третьего звонка вход в зрительный зал запрещен или заходите на те места на балконе, где вам разрешат сесть. Я считаю, что благотворительный спектакль, предположим, «Поколение Маугли», который сейчас здесь живет, — это первый звоночек для других театров. Мне кажется, это вопрос самоуважения. Остается всем пожелать, несмотря на пробки, не опоздать к третьему звонку.
