Хулиганские выходки, провокации, откровенный разговор о личных ошибках и детская радость от конфетти или яркого шарика — чем может одарить публику уличный театр, показал на сцене Воронежского театра кукол актер Андрей Кислицин. В столицу Черноземья он привез два спектакля в жанре пантомимы — «Петрушку-Андрюшку» и «Двойное непостоянство». В них воплотились и традиции западных цирковых шоу, и собственные наработки артиста, который ушел в свободное плавание после 10 лет выступлений в составе прославленных канадских коллективов. За его плечами — шоу Avaia русского импресарио Маирбека Кантемирова в Cirque Niagara и главные роли в постановках Cirque du Soleil. Сегодня Андрей ездит на уличные фестивали, ведет на телевидении «Битву экстрасенсов» и проводит мастер-классы для коллег-актеров. О сути площадного искусства и о том, почему зрителя нужно гладить против шерсти, он рассказал в беседе с журналистами.
Андрей Кислицин: В детстве я был очень большим хулиганом. Я из Прокопьевска (Новосибирская область. — Прим. ред.), рос в 1990-е и выживал как мог, был гопником в плохом смысле этого слова. Ну тогда многие так выживали… Но мы самоутверждались не за счет того, что били кого-то слабого, — не как в сериале «Слово пацана». То, что там показано, окружало нас. Меня увлекали игры КВН, брейк-данс — хулиганство в каком-то более благородном варианте, что ли. Такое, как у Есенина, как в стихотворении Гафта — «он не пристанет к вам на полустанке…». Всегда был против системы, пытался найти что-то интересное. Из Новосибирского театрального училища меня дважды отчисляли, хотя я шел на красный диплом. У нас был сильный курс мастера Анатолия Ахреева. Он учился у Михаила Туманишвили, ученика Станиславского, а значит, актерское образование у меня самое что ни на есть классическое. Но с первого же курса я ему сопротивлялся, не хотел ничего делать. Любимыми предметами были зарубежный театр, комедия дель арте, сценическое движение, фехтование, сценический бой… Как бывший гопник, я понимал, только когда больно. Не замечал полутонов. Так меня и занесло, видимо, в уличный театр. И я все время с кем-то конфликтовал, не мог ужиться в коллективе. Мне проще одному.
Тем не менее вы столько лет проработали в цирке.
Андрей Кислицин: Да, до Цирка дю Солей я же еще числился в Московском цирке на Цветном бульваре. Есть, кстати, что-то общее в законах жанра. В цирке нельзя поворачиваться спиной к животным, слабость свою им показывать. В уличном театре нельзя быть слабым перед зрителем, особенно если там дети: они могут просто «съесть» артиста, начав дико баловаться. Да, два года моя трудовая книжка лежала на Цветном бульваре, но фактически мы работали за границей с Кантемировым в Ниагара-цирке. Недавно у меня была возможность войти в большое шоу «Росгосцирка» со своим проектом «Петрушка-Андрюшка», но… Я теперь вегетарианец, не пью, не курю, больше не хочу видеть, как издеваются над животными.
В Цирк дю Солей попал в 2010 году через открытый кастинг: в Санкт-Петербурге был отбор — из 800 с лишним кандидатов взяли четверых. Заключил контракт на 340 выступлений в год и 10 лет исполнял главные роли в трех шоу: Alegria, Varekai и Volta. В последнем уже придумал свою часть клоунады.
Я устал подстраиваться под зрителей, под их желание просто посмеяться, развлечься
Чему вас научил этот знаменитый цирк?
Андрей Кислицин: Всему! Вплоть до того, как накладывать грим. В театральном институте мы же как делали: пальцем в планшетку ткнул — нарисовал бороду… А в Цирке дю Солей нам три года буквально руку выставляли, учили держать кисточку и все оттачивать до мелочей. Эстетика в костюме, мистика — тоже оттуда. Это огромный кусок моей жизни. Я не хочу туда возвращаться, но в Цирке дю Солей дают идеальное воспитание — это как театральный университет, где тебя учат в чистом бою. Но там такой контракт, что ты как будто душу продаешь. Ты как солдат, как одна из фигур огромной карусели. Это можно понять. Если бы я нанимал кого-нибудь к себе в театр и мог обеспечить 340 шоу в год, то выдвинул бы такие же строгие требования.
Сейчас я более свободен, выступаю в России, летом тут куча уличных фестивалей. Заработок такой же, путешествовать внутри страны мне нравится — по Западу я уже наездился. Кому как, а для меня ситуация идеальна: я могу делать то, что мне интересно. И зритель — идеальный, даже если это пьяный мужик, который заходит ко мне на площадку. Такое не раз случалось, но я на то и уличник, чтобы превратить такого мужика в реквизит. Опять же в тему патриотизма мой «Петрушка» вписался идеально, хотя спектакль был задуман без желания как-то поймать волну.
Как ваше состояние влияет на спектакль? Бывает ли так, что просто нет внутренних сил изображать безбашенного Петрушку, который должен скакать по подлокотникам и кукарекать?..
Андрей Кислицин: Спасибо Цирку дю Солей, эта зависимость от настроения напрочь отбита. Мне кажется, в этом состоит профессионализм. Первое правило: все личное остается за дверью. После спектакля — грусти и делай что хочешь. А заносить свою грусть в зал неэтично. Если люди играют через губу, они обычно далеко и не идут в профессии.
В финале шоу ваш персонаж собирал у зрителей их мечты, чтобы совершить с ними какие-то магические действия. Если бы такой Петрушка, умеющий читать мысли, добрался до вас…
Андрей Кислицин: О, я бы ужасно хотел оказаться в зале и чтобы ко мне так подошел Петрушка. И чтобы через пару месяцев мое желание сбылось. Однажды этот спектакль заказали для большого дорогого корпоратива. Отыграли, ушли — через день нас просят приехать и повторить номер, дают двойную цену. Потому что Главный не успел желание загадать! Ну и ладно, нам-то чего, выступим. Я верю, что все сбывается. Если оглянуться — у меня по жизни с желаниями ни одного промаха. Просто какие-то исполнились так, что я понял: зря загадал…
Ключевой вопрос
Чем ваш Петрушка отличается от аналогичных персонажей из других стран?
Андрей Кислицин: Да, он чисто русский, никакой не Пульчинелла. Дикий черт, необузданный, немного потусторонний, воплощение хаоса. Мне хотелось поковыряться в теме персонажей-трикстеров, безумных клоунов. Вы же знаете, что петрушечники переходили все грани? Были случаи, когда они продолжали шутить и во время собственной казни. Представляете, человеку выломали зубы, на кол посадили, а он работает. Петрушка не только смешной, но и страшный, злой. Он все время балансирует на грани пошлости, на грани допустимого. В Воронеже я еще мягко играл. Потому что в зале было много детей, нежная какая-то публика.
Я же действую как хирург души и понимаю свою ответственность. Не знаю, чувствуют это люди или нет, но я их люблю. А вот потакать — не буду. Поймите меня правильно: я устал подстраиваться под зрителей, под их желание просто посмеяться, развлечься. В финале «Петрушки» я должен был бы забросать их шарами-колбасками под веселую музыку, чтобы все ушли радостные, как с утренника. Но хочется сделать такой финал, чтобы люди остались в задумчивости. И если спустя время кто-то поймает себя на мысли: «Так вот о чем был тот спектакль!» — это будет для меня лучшей наградой.
В творчестве хочется достичь какой-то глубины, а она появляется, увы, только в трагикомедии. Когда твой смех — защитная реакция. Помните, у Кустурицы в фильме «Андеграунд»: в городе разбежался зоопарк, и герой говорит — мол, я все исправлю, я люблю животных, а сам в этот момент начищает ботинок котом, как щеткой. И хотя коту больно, в целом — дико смешно. Радости в мире мало. Но мы здесь, чтобы учиться. Учиться любить.
