Живи, Оренбург!
"Дорогой Толик! Почему ты мне не пишешь? Как ты поживаешь? Есть ли у тебя товарищи? Я учусь на хорошо и отлично. Будь здоров, целую, Юра" — эта почтовая карточка военных лет, старательно заполненная детской рукой, теперь хранится в Объединенном государственном архиве Оренбургской области в галерее выдающихся оренбуржцев "Наши люди". Это будущий поэт, а тогда 8-летний Юра Энтин из Чкалова пишет в Москву своему двоюродному брату.
Вернулась открытка в Оренбург спустя 60 лет благодаря фонду "Евразия" и лично его президенту Игорю Храмову, который стал в начале 2000-х годов собирать сведения об известных личностях, чья судьба была в разные годы связана с краем. В 2005 году Энтина пригласили посмотреть город детства. Он побывал у дома на Малышевского, 27, где жил в эвакуации, подружился с детским хором "Новые имена", а вскоре прислал руководству Оренбурга слова будущего гимна — "Живи, Оренбург!" на музыку Давида Тухманова.
О своем военном детстве в Чкалове Энтин рассказывал так: "В первый день, как меня привезли, спать было негде, и меня с одним мальчиком, который был сыном хозяйки и был приблизительно моего возраста, положили спать на телегу, в которой было сено. Первое было впечатление: потрясающий запах сена, незнакомый для меня, невероятно приятный и даже дурманящий. И второе — это звездное небо, невероятно черное, невероятно яркие звезды. И у меня перемешалось в голове ощущение страха и одновременно восхищения перед этим небом".
Его воспоминания хранят также звуки радиосообщений о взятом советскими войсками Таганроге и боязнь укуса немецкой овчарки, от которой он отбивался при помощи камней, чтобы помочь "нашим войскам и папе побеждать немцев". И все это произошло с ним в 1941–1943 годы в Чкалове.
"Самое вкусное, что я запомнил на всю жизнь, — это жмых. Жмых — это корм, который давали животным, у них там были коза, овца, корова. Этим отчасти мы тоже питались. Козье молоко я помню, коровье, конечно, я обожал", — вспоминал впоследствии Энтин.
Помогала музыка
Кроме подсолнечного жмыха с местного маслобойного завода пережившие детство в эвакуации вспоминают казачью тыквенную кашу на топленом молоке, оренбургские арбузы — сочные и сладкие летом и соленые бочковые зимой. Но сытно и тепло было далеко не всегда.
"Через люстру, которая была совершенно бесполезным предметом в доме, так как не было электричества, подросток перекидывал веревку, один конец привязывал к спинке стула, а ко второму крепил лепешку из юровской крупчатки (пшеничная мука — прим. ТАСС), которую ему пекла крестная. Он с удовольствием уплетал эту лепешку и мог подолгу заниматься на виолончели, не отвлекаясь на обед, потому что уже тогда осознал, что остался единственным кормильцем в семье", — рассказывает про 14-летнего Мстислава Ростроповича заведующая отделом "Дом-музей семьи Ростроповичей" Оренбургского областного музея ИЗО Ирина Богданова.
Леопольд Ростропович с супругой Софьей Федотовой приехали в эвакуацию в Оренбург по приглашению Елены Лонткевич — друга семьи и крестной их детей — Вероники и Мстислава. Им выделили большую по меркам военного времени проходную комнату, увидеть которую сегодня может любой желающий — сейчас тут дом-музей семьи музыкантов, а в этой комнате сохранена мемориальная обстановка военных лет.
В 1941–1943 годах в ней не просто ютились четыре человека: в комнате стоял рояль, а Слава занимался еще и на виолончели.
Оставшись в 1942 году без отца, 15-летний юноша пытался содержать семью: сам стал играть в оркестре перед кинопоказами, ездил по области с агитбригадами, мастерил на продажу нехитрые осветительные приборы — керосиновые коптилки, которые научился делать из консервных банок, стеклянных колб и пробирок, которых было много в доме, где раньше жили врачи.
Молиться и ждать
Всего Оренбургская область в годы войны, по данным архивных документов, приняла около 250 тыс. эвакуированных. Из них 75 тыс. человек остановились в Чкалове, что увеличило население города почти в полтора раза. Скученность людей на вокзале и в эвакопунктах привела к вспышке кори, завшивленности, власти всерьез опасались эпидемии брюшного тифа.
"Когда мы приехали, на Форштадте (казачий район на окраине Оренбурга — прим. ТАСС) сразу вынесли газеты, постелили, поставили меня на газеты, машинкой выстригли все: брови, ресницы, ногти постригли до крови, все выстригли совершенно. Голым поставили, я молчал, сопротивляться было бесполезно. Намазали каустиком (едкая щелочь — прим. ТАСС), обмыли мылом, опять каустиком. Противно, вонище. Обмыли, а потом дали рубаху, теперь входи в дом", — вспоминал о своем приезде в Чкалов народный артист СССР Лев Дуров.
И хотя болезней и эпидемий благодаря этим мерам удалось избежать, размещение эвакуированных стало серьезной проблемой.
"Средняя обеспеченность жилой площадью в 1940 году составляла по стране в расчете на одного городского жителя 6,5 кв. м, в сельской местности несколько выше. Поскольку гражданское строительство в военные годы почти не велось, а сотни тысяч прибывших в эвакуацию людей необходимо было где-то расселить, то решили уплотнить жилое пространство местного населения до санитарного минимума, который был определен тогда в 2,5 кв. м на человека. Это поставить кровать, чемодан и тапки. В 1941 году появилось выражение "иметь свой угол", понимать его нужно буквально", — объясняет замруководителя Объединенного государственного архива Оренбургской области Ксения Попова.
Эвакуированным государство гарантировало двукратное горячее питание в пути следования и первые пять-семь дней по прибытии до устройства на работу. В документах сразу фиксировались профессия или род деятельности — всем старались подобрать занятие по специальности. Многие, как мама Льва Дурова, приезжали со своими предприятиями и организациями.
"На чердаке (дома, где жили Дуровы — прим. ТАСС) нашел иконы. Тогда же все прятали их, бросали. Я такой иконостас устроил, даже не знаю почему. Я все время молился, чтобы мама пришла с работы, потому что когда темно — страшно, нападает такой страх, что мама может почему-то не прийти с работы. Эти иконы меня и спасли, что мама вовремя приходила и все было в порядке", — вспоминал Дуров.
Отрез ткани как премия
Киев, Днепропетровск, Минск, Смоленск, Ростов-на-Дону, Москва — по графе "место жительства до эвакуации" в многочисленных томах "Списков эвакуированных" в оренбургском архиве можно изучать географию страны. 5 сентября 1941 года в Чкалов прибыл и Ленинградский Малый оперный театр, эвакуированный вместе с композиторами, в числе которых был 34-летний Василий Соловьев-Седой.
Популярность композитора-песенника пришла к нему именно в годы Великой Отечественной. "Вечер на рейде" и "Соловьи" стали всенародно любимыми после авторского исполнения на передовой. На фронт Соловьев-Седой попал в феврале 1942 года в составе созданного им именно в Чкалове эстрадного театра малых форм "Ястребок", названного в честь советского истребителя марки "Як".
Спустя месяц коллектив в районе Ржева выступал перед бойцами Калининского фронта в землянках, блиндажах, полевых госпиталях. Соловьев-Седой, как утверждают архивисты, сам пел свои песни, аккомпанируя на аккордеоне, ему довелось побывать на сложнейших участках фронта.
"Вернувшись в Оренбург, художественный руководитель "Ястребка" Соловьев-Седой в числе других особо отличившихся исполнителей был отмечен премией за заслуги в деле обслуживания Красной армии фронтовыми бригадами, сформированными на территории нашей области. Премия в условиях войны была достойной — отрез ткани на брюки", — рассказывает Ксения Попова.
Слова песни "Соловьи" написал поэт Алексей Фатьянов, который служил в Оренбуржье с 1942 по 1944 год. Местом встречи и знакомства будущих соавторов называют оренбургский парк "Тополя". Возможно, именно город, носивший с 1938 по 1957 год имя летчика Валерия Чкалова, вдохновил творческий союз написать позднее "Потому что мы пилоты", а их песня "На солнечной поляночке" появилась именно в Оренбурге.
Культурная жизнь бурлила
Студент Киевской консерватории Ян Френкель вместе с родителями в Оренбурге остановился у тети. В их багаже не оказалось ни скрипки, ни тем более пианино. Главу семьи Абрама Натановича — парикмахера по профессии — тут же определили на работу, помогать ему взялся и юноша.
"Я помню, где-то недалеко от рынка было ремесленное училище. Стрижки были тогда простые — под машинку, и я освоил это совсем быстро. Труднее было с бритьем, но и это я освоил", — вспоминал Ян Френкель, уже будучи известным композитором-песенником, автором "Журавлей", "Русского поля", "Погони". Запись радиопередачи 1978 года с его участием хранится в Объединенном государственном архиве Оренбургской области.
В "Списках эвакуированных" годом рождения Яна Френкеля указан 1924-й. "Мне не было еще полных 17 лет", — подтверждает он в воспоминаниях. Но желание поступить в Чкаловское зенитное училище было так сильно, что юноша прибавил себе сразу четыре года.
Получив ранение на фронте, Френкель вернулся в Чкалов и продолжил занятия музыкой. "В это же время в Чкалове находился Соловьев-Седой, Дзержинский (Иван Дзержинский — советский композитор — прим. ТАСС), Фатьянов, Ленинградский Малый оперный театр, где у меня было много друзей-музыкантов, так что культурная жизнь бурлила. Работал я с Сашей Блехманом (советский артист эстрады, конферансье — прим. ТАСС), пытался для него что-то писать, первые попытки делал в жанре эстрады", — рассказывал Френкель.
"Когда рассказываешь, получается коротко, а между тем это очень значительный отрезок жизни, очень насыщенный. И по сей день у меня чувство какой-то особой благодарности к этому городу, который приютил нас, приласкал. И до сих пор у меня это чувство никак не проходит и не должно, вероятно, проходить. Честно вам скажу, несмотря на то, что родился я в Киеве, я по праву Оренбург мог бы назвать второй своей родиной", — говорил композитор.
На доме по улице 9 Января в центре Оренбурга, где в годы Великой Отечественной войны жил Ян Френкель, теперь установлена мемориальная доска в форме грампластинки. В память о Льве Дурове тоже установили табличку. Правда, казачий дом, где он жил, не сохранился, поэтому доска с портретом артиста украсила высотный дом №29 на улице Чкалова.
Алена Глухова
